Бери и помни

— Что же? Цирк так цирк… До свидания, Павел Васильевич. Скучно будет, звоните…

Дома Ирину ждал Федор Кузьмич, не спал. Пустив ее в дом, снял фуфайку и погрозил Ирине пальцем:

— У нас по ночам не бродят.

Из своей комнаты отозвалась Нюська:

— Что же, ей в девках все время быть?

— Нет, как ты…

— Вы на меня не указывайте, Федор Кузьмич, я своим умом живу.

Ирина сказала, что задержалась в школе: был педсовет. Села выпить чаю. Федор Кузьмич незамедлительно пристроился рядом с большой жестяной кружкой.

— Тоже ведь работа суетная, — вздохнул он, заглядывая Ирине в глаза.

— Работа есть работа.

— А как же? Да-а… Ты не сердись на меня, Ирина, если я что не так сказал. — Федор Кузьмич отпил кипятку и приложил руку к губам. — Мое дело отцовское… Мне хоть как, а говорить надо. Это вон Нюська у нас ничего не понимает. Ей что отец ни скажи, она за все в обиде.

— И неправда, Федор Кузьмич, — немедленно отозвалась Нюська. Андрея не было дома, и она могла говорить сколько хотела. — Я за все не обижаюсь. А только, конечно, обидно: я какое слово ни скажи — все плохо.

— Вот-вот, и слушай ее, — пожаловался Федор Кузьмич, отпивая чай. — А я вовсе не к тому разговор клоню. — Он вздохнул и положил сцепленные руки на стол. — Я хочу, Ирина, о Вовке поговорить… Самый неразумный младшак у меня, как я посмотрю… Вот и на работе говорят… Сегодня приходит в ожидалку Парфен Зубарев — проходчик со второго участка, у нас же здесь, на Отводах, живет — и говорит… Говорит: «Твой Вовка, Федор Кузьмич, шалопай». А у меня тоже глаза есть, и без него вижу. Руководитель он еще никудышный, Вовка-то, потому что смысла в своей работе не понимает. Да и откуда? В институте-то сщас как обучают? Абы как. Только и слово — что высшее образование, а так, чтобы ума прибавилось, нету. Вот я к тебе и обращаюсь… Ты девка смекалистая, во всех партийных вопросах серьезная. Чтоб с Вовкой гульбу не гуляла. Вот он приедет, чтобы ни-ни…

Ирина едва не выронила стакан с чаем. Из спальни снова вмешалась Нюська:

— Вы, Федор Кузьмич, с ума сходить начинаете, как мне кажется.

— Не встревай, говорю, разъязви тебя, в чужое дело… — Зыков повернулся и долго молча смотрел в темноту спальни. — Не встревай! Это что ты, мои матушки, слова не даст сказать.

Ирина отодвинула стакан и встала.

— Спать я хочу, папа. Устала, идите к себе. — И стала расстегивать кофту.

Федор Кузьмич ушел, но спать не лег, блуждал по гостиной и бурчал.

В другой раз Ирина снова пришла поздно, о запавшими глазами.

— Снова педсовет? — спросил Федор Кузьмич, открывая дверь.

— Нет, папа, сегодня не педсовет…

— Что же у тебя сегодня? Жду ее, жду…

Даже с первого взгляда можно было понять, что у Федора Кузьмича иное настроение, чем было в прошлый раз. Весь он раскраснелся, ходил возбужденно. Повесив на гвоздь пальто Ирины, остановился напротив нее:

— Здесь, значит, у нас какое дело? Разбери нас, рассуди… Это, значит, так… Илюшку в депутаты обещались произвести. Потому у нас разговор состоялся: на каком таком основании его превозносят?

— Ну как же, папа? — Ирина даже улыбнулась.

— Нет, ты послушай, — перебил ее Федор Кузьмич и наморщил лоб. Появилась Нюська:

— Вам, Федор Кузьмич, никогда не угодишь, как ни делай.

— А тебя об этом не спрашивают, легла спать — и спи. Твое мнение известно, лишь бы мне наперек сказать, — ответил Зыков и снова обратился к Ирине: — За какую такую особую работу Илью превозносят? Что это за работа — на машине ездить? В работе должна быть разница: одна ценнее, а другая — пустяк.

— Так и делается, папа.

— А почему Илюшку депутатом провозглашают? За какие такие глазки?

— Ну как же, папа? Разве Илюшка плохой работник?

— Чего же хорошего-то? Да ты посмотри на него. Песенки только слушать… Заведет свою музыку и уши распустит…

— Нет, ну как же? — противилась Ирина. От нового разговора она почувствовала, как отходит сердце, села на стул.

— А вот так, — наступал Федор Кузьмич. — Сколько он социализму построил? Скажи мне — сколько? Ему, сосунку, лет-то всего — совестно сказать. А, к примеру, я только в шахте отработал больше тридцати лет. Кто, значит, социализма больше настроил?

— Так нельзя рассуждать, папа.

— Только так и рассуждать. — Зыков сел на кровать бабки и поправил одеяло. — Это так-то ведется, так что они, детки-то, скажут? Они на отца своего без смеха и смотреть не будут. Один — инженер — горе мамино, другой сопляк — депутат, третий словами на боку дыру вертит, а отец вроде и никто. Что же? Ему с Андреем водку пить? Так, что ли?

Ирина поняла, наконец, куда клонит Федор Кузьмич, попыталась успокоить его:

— Радоваться надо, папа, что у вас такие сыновья…

— Я вот и радуюсь сегодня с утра… — Зыков снова поднялся. — Работать еще как следует не научились, а уже депутаты, разъязви их, детушек. Не могли девками уродиться.

Неизвестно, сколько бы еще ворчал Федор Кузьмич, окруженный сомнениями, но вышла из спальни Дарья Ивановна:

— Чего расшумелся, старый? Спать не даешь. Ну-ка, ступай в постель, угомонись.

Взяла Федора Кузьмича за плечи и толкнула в спальню.

Ехать на Окуль уговорила Ирину Светка.