Бери и помни

Кривая улочка была в снегу. Особо нахрустывал снег под каблуками туфель и был розовато-синий у заборов меж троп. От мороза побелели тыльные стороны оконных ставен. Федор Кузьмич поцарапал наледь, отошел к березе и увидел Расстатурева. «Сщас привяжется с разговорами», — подумал.

— Здорово, сват, — сказал первым.

— Здравствуй. — Расстатурев нес сетку с хлебом, остановился боком к солнцу, шапка подвязана у подбородка. — Голосовать или так что?

— Голосовать, сват, голосовать… — Федор Кузьмич приклонился к заплоту. — Да не знаю… С этим Илюшкой у меня — не было печали, так черти накачали… Сроду-то такого не случалось, чтобы кого зыковского избирали…

Расстатурев покачал головой:

— Это конечно… Мы тоже еще не ходили… Сама-то девок моет, а меня за хлебом послала.

— А как ты думаешь? Надо жене помогать…

— Так, Кузьмич, так, — ответил Расстатурев и вдруг направился прямиком к Зыкову, по колени в снегу, зашептал точными словами Федора Кузьмича, будто на одну с ним думку напал: — Чего ему тихонько не жилось, Илье? И работа у человека есть, и хозяйство, так нет… Увязался куда-то. Теперь его дома сутками не будет.

Но со стороны других такого разговора Федор Кузьмич стерпеть не мог.

— Не наше это, сват, дело, — ответил хмуро. Он выпрямился и вытер снег с рукавов пальто. — Мы с тобой без ума жили, а эти по-иному хотят, с умом…

— От Иринки все, — продолжал Расстатурев, щуря глаза. — Приехала, змея… Ей только язык позволь распустить — не переслушаешь. Уболтала мужика, ей-богу, уболтала.

— Ты, сват, отродясь ничего путного не говорил, — сурово оборвал Расстатурева Зыков. — Ступай домой, сватья ждет: бабью-то свою орду кормить надо.

И сам пошел во двор.

«Ну и пущай Илью не изберут депутатом, — думал в сердцах. — Завсегда он тихоней да мямлей был, и нечего ему делать в горсовете…»

Дарья Ивановна перебила его мысли:

— Вот, отец, посмотри — любо-мило, а то швырманка и швырманка…

И показала на переодевшуюся Нюську. Та покраснела под взглядом Федора Кузьмича, поправила шапку, распущенные волосы и сказала:

— Только и есть… А так подумать, куда наряжаться, если мужик пьяный?

«И то верно», — подумал Зыков.

Пришел от Ильи Владимир, моргнул Нюське и крутым басом выдавил:

— Я за мужика сойду…

Сграбастал сноху на руки, как ребенка, — и за калитку, понес на улицу, при народе. Нюська от неожиданности обомлела, бабенка уж, что ни говорите, двое детей. Какая игра? Потом стала биться ногами, с визгом, по-девичьи, ударила Владимира по спине раз, другой. А ему что? Как слону дробинка. Смеясь, затрубил в пол-Отвода, забаловался: «О-го-го-го-го…» На крик вышла за ворота старуха Опенкина, дымя самокруткой, посмотрела и сказала хриплым мужским голосом:

— Строг-от, не приведи господь…

Избирательный участок размещался в отводовской школе. Холодно блестели на солнце вычищенные ступени крыльца. С криками бегали по ним мальчишки. Масленым иссиня-фиолетовым накатом переливались стекла окон, и в них отражалась отчетливо и глубоко резная вязь крылечного козырька.

Зыковых встретила Ирина, дежурившая на избирательном участке.

От множества знамен и кумачовых полотен Федор Кузьмич напрягся, пошел важнее. Дарья Ивановна поймала егоза руку, норовила сладиться в ногу, да зашлась мелкой птичьей спешью. За ними повел Ирину Владимир. Нюська отстала, обидчиво поджимая губы: видишь, Иринку под руку, а ее, Нюську, с глаз долой. Нагловато шаркнула сапогами. Федор Кузьмич, страсть не выносивший шарканья, тотчас уловил и подумал: «Небось решила супротив Илюхи голосовать, в отместку мне. Такой уж у них род расстатуревский, завидущий да вредный».

Он подождал Ирину, шепнул глухо:

— Как тут? Сорвется Илюшка?

— Почему же он сорвется?

— Все может быть… Ты глянь за Нюськой, чтобы бумагу не измарала, у ей, взбалмошной, все порешиться может…

И пока ожидал бюллетень, все косился подозрительно на невестку, хоть и чувствовал — не согрешит она против зыковской семьи, сердцем чувствовал — не согрешит, но такой уж характер гадский — проверить надо. Сроду не понять, что у невестки в глазах. Один туда смотрит, другой сюда. Потому следил упорно, по виду — сердитый, а сам нет-нет да и вылавливал завистливые, в лести шепотки, что вот он, отец кандидата Федор Кузьмич Зыков, почетный шахтер, а совсем обыкновенный простой мужчина. Сердце добрело от этих слов, и пропускал Федор Кузьмич, когда судачили о жене: тоже простая мать-то, Дарья Ивановна. Что с нее? Вырядилась, будто на базар в воскресенье, — все добро на себя.

Федор Кузьмич дождался, когда Нюська отошла от стола с бюллетенем. Куда тут доверяться Ирине? Да и нет ее где-то… Сам незаметно, бочком, к Нюське, толкнул руку ей под локоть:

— Пойдем, Нюська, вместе бумажки опустим… Поможешь мне. А то прошлый раз как? Сунул эти бумажки в карман и забыл…

Нюська перестала шаркать сапогами, легко и негромко, по-родственному разговаривая.