Бери и помни

Бурно еще выступали, с огнем, и каждый предлагал свое, как водится на рабочих собраниях. Под конец согласились с предложением Григория Басулина, потому что наговорились вволю и устали, наметили цифры, как говорят, и от имени партбюро попросили Андрея Зыкова оформить предложение письменно — красиво, на листе ватмана — и вывесить на видном месте. Андрей кивнул и пустил по рядам бумажку с карикатурой на Макарова: согбенный, в шляпе и сапогах, Семен стоял на дороге и закуривал из тощего кисета, на котором было написано: «Трудодни».

2

После собрания авторитет Федора Кузьмича в семье значительно вырос, но Андрюшка все равно нет-нет да подзадоривал отчима:

— Признайся, батя, у кого идею стащил?

— Отвяжись, — бурчал Зыков. — Чего привязался? Что я тебе плохого сделал?

— О детях, батя, не беспокоишься… Зачем тебе слава под старость? Поделился бы идеей с детьми…

— Не заслуживаете вы, чтобы с вами делиться. — Федор Кузьмич сводил брови и закидывал руки за спину. — Шалопаи вы, каких свет не выкидывал. Один Илья человек.

В другой раз перебранка была острее.

— Стыдно на тебя смотреть, — ругал Андрея Федор Кузьмич. — Какой ты рабочий! Курица ты общипанная. Смотри на отца, каким должен быть советский рабочий…

Тут уж возмущался Андрей:

— Тебе бы лопату, батя. Чтоб навкалывался и шевельнуться не мог. А то бродишь по шахте — там взорвал, здесь. И вся работа…

— Я от лопаты не убегал, — возмущался Федор Кузьмич. — У кого хошь спроси. И работал не как ты — в час по чайной ложке. Первым стахановцем на шахте был… — Зыков выпячивал грудь, но вдруг срывался, убегал в спальню и возвращался с рулоном похвальных грамот. — Вот она, моя работа, посмотреть можешь… А у тебя где?

— Из бумаги штанов не сошьешь, — невозмутимо отвечал Андрей. Он садился к окну на свое любимое место в кресло-качалку и закидывал ногу на ногу. — Эти бумажки Светке отдай, пусть в школу снесет: у них, говорят, в музей всю макулатуру стаскивают…

— Ну погоди, разъязви тебя… Ну погоди, — беспомощно стращал Зыков.

Особый разговор был у отца с Владимиром.

— Сщас тебе самое время показаться… Не с бухты-барахты все твори, а разумно… Совета спроси, не стесняйся. А то бригаду вон какую забабахал, а поладить с ней еще не можешь… Прошлый раз опять два забоя вентиляция остановила…

— Слажу как-нибудь, — бурчал Владимир.

— Не как-нибудь, а как надо… Ты не должен от отца отставать… К Иринке больше не подступай… Охлонись. Пусть она своей жизнью живет… В дело вникай больше… Ты инженер — в дело вникай, а девки от тебя не уйдут…

Владимир за последнее время исхудал, нервный до крайности, домой приходит урывками, поспать. Знает Федор Кузьмич, от чего беспокойство у сына, однако безызменно наказывает, чтобы к Ирине больше не подступал, жизнь ее не разламывал.

А Владимир только единожды и встретил Ирину с тех пор, как она переехала от Зыковых к мужу. Он пошел к главному инженеру решить вопрос об одном из забоев, который вошел в породу.

Был вечер, в окнах темень, коридор тихий — давно закончился рабочий день, а в кабинете главного инженера за столом Григорьев — быстро скрипел пером. У окна в кресле Ирина, сняла с головы платок, читает книгу.

Владимир поздоровался, опустил глаза и встал к Ирине спиной. У него задубели пальцы рук, залепетал мальчишкой:

— Бросить надо этот кусок, Павел Васильевич. Повернуть выработку градусов на сорок, обойти породу… Там угля-то в мульдочке — кот наплакал…

— Какой лихач! — Григорьев достал платок и вытер ладони. — Тебе бросить — и с плеч долой. А в горном деле так не делается. Вскрытый уголь добывать…

Владимир недовольно повел плечами:

— Невыгодно его добывать: там на тонну угля тонна породы…

— Это мне лучше знать, Владимир Федорович…

— Как знаете…

Григорьев, наконец, не выдержал, заговорил добрее:

— Ну, хорошо, Владимир Федорович, не дуйся. — Вынужденно улыбаясь, он встал из-за стола и подошел к Владимиру. — А то подумаешь бог знает что. Мстит, мол, главный инженер. — В голосе четко прорезалась издевка, глаза полыхнули недобрым блеском, будто окна пустой квартиры. — Завтра взгляну на планшете, может, и помогу, только ты на это сильно не надейся. План — любыми путями.

— Работаем… — У Владимира защемило в груди от едких слов главного инженера, а тут еще жжет огнем Иринин взгляд. Хоть и не оглянулся в ее сторону ни разу, а чувствует, что смотрит она, прикрыв лицо книгой.

— Значит, договорились, а сейчас ступай, не мешай мне, работа есть, — поторопил Владимира Павел Васильевич.

Но Зыков неожиданно осмелел, затеял иной разговор, родственный:

— Что-то в гости не приходите, Павел Васильевич. Ирина обещала приходить, но забыла. — У Григорьева тонко сошлись веки и по лицу стремглав пронеслась гневная тень, а Владимир продолжал, будто ничего не заметил: — Отец волнуется: не угодил, что ли, чем? Они же, знаете, старики, мнительные… Вы уж придите…

Павел Васильевич так и не нашел что ответить, только сжимал губы. Ответила за него Ирина:

— Хлопот всяких много, Володя… Вот устроимся основательно — и придем…

В голосе ни капли волнения или неловкости, сказала обыденно, как говорят между собой родственники.