Бери и помни

Владимир оглянулся, посмотрел на нее: Ирина положила книгу на колени. В глазах ее остановился покойный свет.

— В школе хлопочешь? — спросил неловко.

— В школе… Где же мне хлопотать?

— Все завучем?

— За директора сейчас… Захворал что-то Мариан Яковлевич…

Чтоб не заглох разговор, Владимир продолжил его совсем пусто:

— Ты не подводи старика… Пусть не волнуется, скорее выздоровеет. — Возмутился от своих слов, прервал начатую игру и прямо сказал: — Выйдем, Ирина. Мне надо тебе сказать что-то один на один…

Она слегка побледнела, но другого беспокойства не выказала, ответила:

— Можешь говорить при муже…

— При нем нельзя…

Григорьев развернул Владимира к себе лицом и прошептал:

— На рога лезешь, Владимир Федорович… Берегись, на рога лезешь…

После Владимир долго сидел у окна своего кабинета и видел, как часов в двенадцать ночи Ирина и Григорьев сели в служебную машину и поехали коротким путем через парк в сторону города.

На другой день Федор Кузьмич Зыков отчитывал сына:

— Ты голову совсем потерял. Да Григорьев из тебя лепешку сделает… Ты куда лезешь? Ну, разъязви тебя, Володька, не слушаешься ты меня…

И откидывался на кухонном стуле возмущенно и устало.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Первое мартовское воскресенье — проводы уходящей зимы, новый праздник.

Дарья Ивановна поднялась рано, затопила печь и порошей босая побежала к Расстатуревым за мукой. На задворках ярилась утренняя синь. Каркали вороны, их черные комья ерошились на заплотах. Вчерашняя оттепель за ночь схватилась, но воздух еще хранил пресную талую парь.

— Уж мучки-то дай, сватья… — Дарья, не проходя, опустилась на табурет. — Чегой-то ночью проснулась, думаю — спеку блинов: праздник все жа…

Расстатуриха спозаранку мыла пол.

— Ступай в кладовку — сама набери. — Она выпрямилась и одернула платье. — Прибраться надо. Слышно, Верку сватать придут — лицом в грязь не упасть…

— Да ты что? — притворно удивилась Дарья Ивановна.

— Уж и не говори, сватья, раздать бы скорее. Ни днем, ни ночью покоя нет: то и смотри — забрюхатят… — Расстатуриха прогнала тряпкой воду вперед-назад и снова выпрямилась.

Из смежной комнаты высыпал рой девок, мал мала, всех Дарья Ивановна и не знала по именам. Одна девка полезла на окно, другая на стол, третья Дарье на колени, четвертая забренчала кастрюлей. Две девки постарше ухватились за половую тряпку и разругались. Самая старшая, Верка, с заспанными глазами прошла в сенцы.

— Федул, — крикнула Расстатуриха, — ну-ка уйми обезьянник!

Из спальни вышел Расстатурев, пожулькал скомканные, в пере, волосы и сел за стол.

— Сон гадский приснился, — сказал он, шурша щетиной на костистом подбородке. — Будто в ракете лечу, а потом осмотрелся — вовсе не в ракете, а верхом на собаке. Навстречу мужик, а будто бы голодные — съели мужика. Потом ты… — Расстатурев свел брови и ткнул пальцем в жену. — Тебя съели…

— Спятил на старости, — сердито ответила Расстатуриха.

— Точно, мать, спятил… Ей-богу…

В комнате поднялся гвалт. Дарья зажала уши и встала.

— Пойду я, сватья… Мучки-то у тя прихвачу…

— А как же? Прихвати, жалко, что ли…

В зыковском доме пробудились. Нюська хлопала на крыльце половики. Андрей в огородах гонялся за Светкой, утопая в рыхлом снегу. Федор Кузьмич растапливал печь и, как обычно, переругивался с Владимиром:

— Сопляк еще отца обучать…

Владимир стоял возле бабкиной кровати.

— Я тебе, дураку, что говорю? Как с людьми работать, — не утихал Федор Кузьмич. — Поди, не зря двадцать пять лет на шахте отвалтузил, что-то знаю. Да и почет — не с твое.

Дарья испекла первый блин и швырнула его на расстеленное полотенце. Она покосилась на мужа, тот грозил Владимиру пальцем.

— Что у вас снова? — не вытерпела Дарья и воткнула руки в бока. — С чего зацапались? Мира вам нет? Господи, вон у Расстатуревых утром была: полный дом, а все добром да ладом. А тут как проснутся, так за скандал…

Владимир обнял мать за плечи и сказал словами отца:

— Расстатуревы, мама, другой крови… Расстатурев-старик у Колчака уборную чистил…

— Ты, грамотей, чужие мысли не повторяй! — распрямился Федор Кузьмич и постучал ладонью по плите.

Дарья засуетилась у печи, натирая салом подгоревшую сковороду. Нюська усадила за стол девок. Прошла Светка, мотнув волосами перед лицом отца. Андрей вырос на пороге и сбросил сапоги. Нюська провела его к столу и сказала как ни в чем не бывало:

— Садись, поешь… Сейчас пойдем в город — ряженых смотреть.

Федор Кузьмич опустился перед печкой и, подкладывая уголь, продолжал бормотать:

— Дедов у черта характерец… Тот тоже, как вопрется в одно, ему хоть кол на голове теши, а он все свое…

— И радовался бы, старый, — подхватила Дарья Ивановна. — Не спорил бы. Человек в институте обучался, грамотный, а ты что?

И она выплеснула на сковороду остатки теста.

После завтрака всяк занялся своим. Андрей выпустил голубей и стоял во дворе, наблюдая за ними. Возле него крутился счастливый кобелек.

Пряный весенний аромат нежно щекотал в носу. Солнце растопило порошу. Пахло запарком крыш, заплотов и прошлогодних огуречных грядок, показавшихся из-под снега. Белым налетом покрылся кустарник в палисаде, там мельтешили синицы.