Бери и помни

— Нет, батя, ты мне скажи. Потому что я без того не усну… Уйду я с шахты…

— А девок кто кормить будет? — возразила Нюська, держа Андрея за руку.

— Девок? — икнул Андрей. — Много ли там двоим надо… Сама прокормишь. А я так, батя, порешил сейчас… Оставлю я вам Нюську с ее девками — и на Север… Или на Юг. В общем, куда хочу…

— Опять, вражина, за старое? — крикнула из комнаты Дарья Ивановна. — Я тебе поеду… Я тебе задам Север…

Нюська схватилась за лицо и упала с ревом на кровать бабки Зычихи. Илья опустился на табурет, глядя на Андрея беспокойными глазами. Федор Кузьмич похлопал сына по плечу:

— Проспись ступай… Маету не заводи…

Вышел на кухню Владимир, руки за спиной, глаза упер Андрею в переносицу:

— Правильно отец говорит… А то я сейчас приложусь, ты посреди кухни заснешь… — И после едким тихим шепотом: — Будет тебе и Север, и Юг… И вообще, что захочешь…

Андрей утер щеки ладонями и побрел в свою комнату, будто послушался, но гулял он и следующий день, и следующий, пока Федор Кузьмич не додумался до одного дела.

3

Через пятидневку поведение Андрея разбиралось на комитете участка: Зыков не выходил на работу четыре дня.

За столом сидело пять человек — комитетчики: Василий Трифонов — председатель, пожилой, лицо во множестве глубоких морщин, на голове светло-рыжие редкие волосы; Александр Иванович Бородин — тоже в годах, мужчина рассудительный, рубаха застегнута на все пуговицы, как у подростка-ремесленника, давит шею, и Бородин постоянно толкает палец за воротник, вытягивая вперед квадратный, с ложбинкой подбородок; Геннадий Горшевников — ему тридцать, в мешковатых брюках, глаза широко расставленные, диковатые, управляет в комитете стенной печатью, потому носит длинные волосы и постоянно обращается к товарищам «старики»; Яков Иванович Шмурко — ветеран Отечественной войны, гвардии капитан в отставке, сутулый, с худым темным лицом, на котором прямые твердые губы и коршуний нос; пятый — у окна, Владимир Федорович Зыков, который и предложил комитетчикам разобраться с братом.

В кабинете несколько посторонних: Нюська на краешке скамьи, прячет в платок глаза, поверх пальто колечками ее волосы; Гришка Басулин посмеивается в углу неведомо над чем, сложив на груди руки; впереди под стендом Зыков-старший — голова в плечах, взгляд неподвижный, суровый, держит на коленях сомкнутые руки. Это он принудил Владимира пойти на такой шаг с братом.

Андрей Зыков на противоположной лавке — нога на ногу, глаза в потолок, покусывает нижнюю губу.

— Встань, Зыков, — обратился к Андрею Василий Трифонов недовольным тоном. — Чего расселся? Не в кино…

Андрей стукнул ладонью по лавке, поднялся: глаза на отца исподлобья, подбородок уперся в грудь.

— Ну, рассказывай о похождениях, — снова обратился к нему Трифонов.

— Чего рассказывать? — У Андрея было на душе скверно, говорить не хотелось.

— А все рассказывай… — снова Трифонов.

Андрей помолчал и вздохнул:

— Нечего рассказывать… Сами знаете: четыре дня прогулял.

Александр Иванович Бородин шевельнулся на стуле и толкнул палец за ворот рубахи.

— Интересное дело, Зыков… Целых четыре дня болтался, а рассказывать нечего, — сказал он.

Нюська бросила с места:

— Пришел позавчерась — все губы покусаны…

Андрей повернулся к жене и без запинки начал врать:

— Я же объяснял тебе, как получилось… Губы у меня не покусаны… Мне их тетка — банщица разбила. — Он потянулся к жене, еще раз показывая на пятна, но Нюська неприязненно отодвинулась. Андрей обратился к комитету: — Это как все произошло, товарищи… С Семеном Макаровым… ну, выпивали… А вы знаете, он какой?.. Сколько ни пьет, все мало…

— Семен Макаров не прогуливает, старик, — прервал Зыкова Горшевников. — Ты его к делу не приплетай…

— Так я сейчас не о прогулах… Я о том, что губы мне никто не кусал… Чисто-начисто хочу рассказать. — Андрей положил шапку на лавку и снова выпрямился. — Напоил он меня, Семен-то… Вот оторвите голову — не помню, как в баню прокрался… Чья баня была — тоже не помню: мужская или женская… Ночью проснулся и давай в темноте-то ходить: ну, где я, думаю… Банщица перепугалась, конечно, побежала напротив в пожарную, говорит: бес объявился в бане, шебаршит в углу, и крещу и всяко, а он все равно шебаршит… Ну, пожарники прибежали и выволокли меня… Банщица со зла несколько раз ладошкой по губам трахнула… Вот и вся история. А губы мне никто не кусал… Да и кто бы такое безобразие позволил? Я сам кого хотите могу покусать… — Андрей переступил с ноги на ногу и было продолжил: — Это Ванька Митрохин был. Может, помните? На пятом участке работал. Рябой такой…

Андрея перебил Федор Кузьмич:

— Перестань болтать, поганец этакий. — Зыков поднялся и постучал ладонью о спинку лавки. — Ни одного слова больше не рассуждай. А вы, товарищи, его не слушайте. Его на один день отпускали. Его Владимир Федорович предупреждал, а он потом так ушел, что его найти не могли.

Федор Кузьмич вышел к столу, повернулся в сторону сына, лицо в розовых пятнах, крупные губы заметно подрагивают.