Бери и помни

Солнце светило жарко, и земля парила на огородных проталинах. Перекликались петухи, разрывая навозные грядки. От потемневшего грузного снега доносился прохладный и свежий запах. На сараях и крышах лежали кошки и лениво следили за скворцами.

Случалось, подходил к женщинам Петька Воробьев:

— Тетя Дарья, как голубцы приготовить? Все картошка да картошка. Хочу братанов голубцами накормить.

Или как на прошлой неделе:

— Тетя Дарья, помогите братану рубаху скроить. Пока на больничном, сшить надо.

— Ой, Петенька, сиротинушка моя, — поднималась Дарья Ивановна. — И все ты хлопочешь, все хлопочешь…

— Как же без хлопот-то, тетя Дарья? Парнишка седьмой класс заканчивает, а рубахи нету.

— Досталась тебе молодость, Петенька.

— Живем — не тужим, барину не служим, — смеялся Петька, царапая переносицу, где густым плетеньем сходились брови, а Дарья Ивановна вспоминала Петькиного отца, тоже бровястого, веселого и работящего Кирилла Воробьева: все, бывало, суетился в огороде и сыпал прибаутками: «Вот так, соседка, они и жили: дом продали, а ворота купили…»

«Жизнь ты, жизнь, — вздыхала Дарья Ивановна. — Бился мужичок, бился, а смотри и помер…»

Она шла кроить рубаху, а Петька как ни в чем не бывало заливался на улице звонким смехом, пуская с младшими братьями в луже бумажные кораблики. Там же торчала Светка, размахивая портфелем: пришла из школы, а домой зайти не подумает. Чего-то ругается на Петьку, поучает. «Вот уже тоже девка, — подумала Дарья Ивановна, увидав в окно дочь. — Чего это она сумкой размахалась? Ручка порвется, и рассыплет книги…»

Кое-когда к Зыковым наведывалась Расстатуриха.

— У вас не лучше моего, — говорила она, усаживаясь к печи. — Андрея-то дома нету? Слава богу, а то привяжется сызнова, как репей.

Расстатуриха приходила с одним и тем же, что ее вторую девку Верку никто не сватает.

— Обещались одне, а не пришли, — жаловалась она. — Не знаю, что и делать. Она вон какая кобылица выдула, ходит титьками трясет. То и смотри, забрюхатит.

— Стереги, — подсказывала Нюська.

— Устерегешь вас. Не дома, так на стороне, как ты, все одно свихнетесь. Сщас все обесстыжели: чуть пазуха набухла — и пошли сикатить: надо в амбар по муку, а они в сарай к мужику. Одна и радость, что сама, слава богу, как бы не сглазить, другой год не пузею…

Дарья Ивановна косилась на Светку и прогоняла ее, чтобы не слушала лишнего бабьего разговора.

Федор Кузьмич от весеннего безделья страдал меньше: у него были свои заботы. Сразу после договора с Андреем взялся подбирать напарника для работы в подготовительном забое. Обратился к Расстатуреву:

— Федул Фарнакиевич, может, тряхнем стариной, сват, а?

Дело было утром. Расстатурев и Федор Кузьмич стояли в коридоре шахтового комбината подальше от людей.

— Это смотря для чего, — ответил Федул Фарнакиевич осторожно. — Стариной-то тряхнуть можно… Только опять же как знать…

— Тут, сват, и знать нечего… Подмогнуть следует шахте с подготовкой очистного фронта… Кому, как не нам с тобой, подмогнуть?

Расстатурев смотрел на Зыкова недоверчиво:

— Меня, сват, не разыграешь. Я простой-простой, но где надо враз соображу.

— Вот и соображай. — Зыков похлопал свата по морщинистой шее. — Покажем этим соплякам, как работать надо. Значит, договорились?

В тот же день Расстатурев пожалел, что согласился с предложением Зыкова. У калитки вечером встретился ему Андрей, глаза прищуром, губы пляшут.

— Чего это люди поговаривают, тестюшка? Будто с отцом дело какое затеваете?

— Сват, холера, уговорил.

— Податливый ты мужик. Небось денег грабануть захотел?

— Денежек заработать не грешно. Девок-то вон сколь. Каждую одеть надо.

— Да. На девок тебе повезло… А парня, думаю, так и не будет.

— Это от мужика не зависит… Я всегда о парнишке соображаю.

— Старуха Опенкина верное средство на это дело выдает, — сделал серьезное лицо Андрей. — Это значит, когда спать ложишься — рукавицы надевай…

— Все опробовал, — сказал простодушно Расстатурев, но тут же вскинул голову и заругался: — Ты, холера, меня не заводи… Я небось постарше тебя… Терплю, терплю, но терпение мое лопнет.

— Разыграл тебя батя-то мой, Федул Фарнакиевич… Ни в какой он забой не пойдет… Так что вот как хочешь…

Придя домой, Расстатурев подсел к окну и смотрел на зыковский двор, пока не показался Федор Кузьмич. Чуть Расстатуриху не сронил, когда побежал на крыльцо.

— Спасибо, сваток, спасибо, — заговорил с крыльца, наклоняя голову к плечу.

— За что, сват, спасибо? — отозвался Зыков.

— Чудишь на старости…

— Не пойму, Фарнакиевич. — Зыков подошел к забору. — О чем речь ведешь?

— Ах, не понимаешь? — Расстатурев заложил руки за спину и стал еще меньше, будто подросток. — Не понимаешь? В какой ты меня забой призывал липовый? Я тебе не прохиндей какой… Я рабочий.

Федор Кузьмич внимательно рассмотрел Расстатурева — не пьяный ли? Сказал:

— Ты, сват, животом не маешься? А то, может, лопатой поработать боишься и всякую недоброту несешь.

— У меня организма в порядке…

— Тогда зайди в дом — сейчас приду.

Через несколько минут они сидели на кухне друг против друга и Федор Кузьмич допытывался:

— Ты, сват, кого слушаешь? Меня или Андрюшку?