Берия. Арестовать в Кремле

— В последнее время я был наркомом внутренних дел в Белоруссии… Сменил там Бермана — брата Матвея Бермана — начальника ГУЛАГа на Беломорстрое… Берман уже расстрелян. Мое дело тоже закончено. Скоро расстреляют и меня… Бермана я знал по Берлину. Очень моложавый, любимец женщин, всегда веселый, энергичный, ловкий в хитросплетениях судеб. Берман заражал всех своей жизнерадостностью, кажущейся простотой, неизменной охотой помочь в беде. В Минске это был сущий дьявол, вырвавшийся из преисподней. Берман расстрелял в Минске за неполный год работы больше восьмидесяти тысяч человек… Он убил всех лучших коммунистов республики. Обезглавил советский аппарат. Истребил цвет белорусской интеллигенции. Тщательно выискивал, находил, выдергивал и уничтожал всех мало-мальски выделявшихся умом или преданностью людей из трудового народа — стахановцев на заводах, председателей в колхозах, лучших бригадиров, писателей, ученых, художников. Восемьдесят тысяч невинных жертв… Гора трупов…

Мы сидели на койках друг против друга: я, прижавшись спиной к стене, уставившись в страшного собеседника, он, согнувшись крючком, равнодушно уронив руки на колени и голову на грудь…

— Вы, наверное, удивляетесь, как смог Берман организовать такую бойню? Я объясню. По субботам он устраивал производственные совещания. Вызывалось на сцену по заранее заготовленному списку шесть человек из числа следователей — три лучших и три худших. Берман начинал так: «Вот лучший из лучших наших работников — Иванов Иван Николаевич. Встаньте, товарищ Иванов, пусть остальные вас хорошо видят. За неделю товарищ Иванов закончил сто дел, из них сорок — на высшую меру, а шестьдесят — на общий срок в тысячу лет. Поздравляю, товарищ Иванов! Спасибо! Сталин о вас знает и помнит. Вы представляетесь к награде орденом, а сейчас получите и денежную премию в размере пяти тысяч рублей. Вот деньги. Садитесь». Потом Семенову выдавалась та же сумма, но без представления к ордену за окончание семидесяти пяти дел: с расстрелом тридцати человек и валовым сроком для остальных в семьсот лет. И Николаеву — две тысячи пятьсот за двадцать расстрелянных и пятьсот лет общего срока. Зал дрожал от аплодисментов, счастливчики гордо расходились по своим местам.

Наступала тишина. Лица у всех бледнели, вытягивались. Руки начинали дрожать. Вдруг в мертвом безмолвии Берман громко называл фамилию: «Михайлов Александр Степанович, подойдите сюда, к столу».

Общее движение. Все головы поворачиваются. Один человек неверными шагами пробирается вперед. Лицо перекошено от ужаса, невидящие глаза широко раскрыты. «Вот Михайлов Александр Степанович! Смотрите на него, товарищи! За неделю он закончил три дела. Ни одного расстрела, предлагаются сроки пять и семь лет».

Гробовая тишина.

Берман медленно поворачивается к несчастному. Смотрит на него в упор. Минуту. Еще минуту. Следователя уводят. Только в дверях оборачивается: «Я…» Но его хватают за руки и вытаскивают из зала.

— Выяснено, — громко чеканил Берман поверх голов, — выяснено, что этот человек завербован нашими врагами, поставившими себе целью сорвать работу органов, сорвать выполнение личных заданий товарища Сталина. Изменник будет расстрелян!

Потом Петров и Сидоров получают строгие предупреждения за плохую работу — у них за неделю по человеку пойдет на расстрел, а человек по десяти — в заключение на большие сроки.

— Все, — обычно заканчивал Берман. — Пусть это станет для каждого предупреждением. Когда враг не сдается, то его уничтожают!

Таким образом, он прежде всего терроризировал свой аппарат, запугал его насмерть. А потом все остальное удавалось выполнить легче. Иногда представляли затруднения только технические вопросы, то есть устроить все так, чтобы население поменьше знало о происходящем…

Наседкин сидит дугой.

— Теперь расскажу об одном обстоятельстве, которое меня мучило больше всего, — о ежедневном утреннем звонке из Москвы. Каждый день в одиннадцать утра по прямому проводу я должен был сообщить цифру арестованных на утро этого дня, цифру законченных дел, число расстрелянных и число осужденных… Вопросов никогда не было. Потом я выпивал стакан коньяка.

— Кому докладывали?

— Не знаю… После приезда Маленкова и раздутого им дела о массовом предательстве дела вершились необычные. Я это вам рассказываю, Дмитрий Александрович, потому, что скоро умру…»

Б. Берман увеличил число следователей — росло число арестованных. Но следователей не хватало все равно. Те же, в свою очередь, поставили процесс допросов на поток. Новый нарком внутренних дел БССР А. Наседкин (1938 г.) санкционировал и всячески поощрял допросы «с пристрастием». Случалось, что арестованных забивали до смерти.

Особенно усердствовали следователи спецкорпуса минской тюрьмы; крики допрашиваемых и истязаемых в камерах настолько были сильны и многочисленны, что были слышны в самых дальних закоулках коридоров. Избитых людей выносили на носилках. Зачастую избиениями по приказу следователей занимались… арестованные, которых дополнительно подкармливали, обещая снисхождения при решении их судьбы.