Берия. Лучший менеджер XX века.

ЧИТАТЕЛЬ уже знаком с Андраником Петросьянцем. Берия хорошо знал его еще по Наркомату танковой промышленности, а потом — по совместной работе в Государственном Комитете Обороны, и в конце 1946 года добился его перевода в атомную отрасль. В ПГУ Петросьянц обеспечил сооружение и ввод заводов № 813 и № 418 по диффузному и электромагнитному разделению и обогащению урана-235, а почти через десять лет после смерти Берии, в 1962 году, стал председателем Государственного комитета СССР по использованию атомной энергии. Ранее я приводил его оценку роли и заслуг Берии во время войны. А вот как он же сказал об «атомном» Берии:

«Берия… сумел полностью оправдать доверие Сталина, использовав весь научный потенциал ученых ядерной науки и техники… Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимые размах, широту действий и динамизм. Он обладал огромной энергией и работоспособностью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца. Часто выезжал на объекты, знакомился с ходом и результатами работ, всегда оказывал необходимую помощь и в то же время резко и строго расправлялся с нерадивыми исполнителями, невзирая на их чины и положение. В процессе создания первой советской ядерной бомбы его роль была в полном смысле слова неизмеримой. Его усилия и возможности в использовании всех видов и направлений отраслей промышленности страны в интересах создания ядерной индустрии, научно-технического потенциала страны <…> обеспечили ему полную свободу действий и победу советскому народу в этой научно-технической эпопее»…

Увы, уважаемый читатель, я и в этой характеристике Берии Петросьянцем кое-что выпустил. Вместо многоточия в жирных угловых скобках текст Петросьянца таков: «…и громадных масс заключенных, страх перед ним…»

Насчет «страха» — это, увы, малодушный экивок академика Петросьянца в сторону разгулявшейся к 1995 году «демократии». И если перед мысленным взором читателя по прочтении слов «расправлялся с нерадивыми исполнителями» встает густая «лагерная пыль», то я могу уверить его, что глаза ему закрывать не стоит — эта пыль глаза не выест по причине отсутствия ее наличия. Я позднее приведу примеры, подтверждающие только что сказанное, но, затронув эту тему, сразу скажу следующее…

Объективное изучение рассекреченных документов и конкретные (без общей «лагерной пыли») воспоминания тех из атомщиков, кто прямо имел дело с Берией, позволяют сделать вполне однозначный вывод о том, что роль Лаврентия Павловича Берии в советском Атомном проекте была не только выдающейся — это очевидно, но и вполне положительной с позиций обеспечения нормального делового климата в отрасли.

Вот как, например, происходило назначение Бориса Глебовича Музрукова директором комбината № 817.

Комбинат № 817, он же: Государственный химический завод, объект № 859, «Проект № 1859 горно-обогатительного завода», База-10, завод «А» или «агрегат № 1» — это комплекс сооружений первого промышленного реактора-наработчика плутония, построенный в 16 километрах к востоку от города Кыштым, на берегу озера Кызыл-Таш в Челябинской области. Современное его название: производственное объединение (ПО) «Маяк». Возникший при комбинате закрытый город впоследствии был назван «Челябинск-40» (ныне Озерск) — в просторечии «сороковка».

Между прочим, Василий Васильевич Чернышев, заместитель вначале наркома внутренних дел Берии, а затем — министра внутренних дел Круглова (К. Залесский в своем биографическом словаре называет генерала Чернышева «хозяином миллионов рабов ГУЛАГа») в 1947–1949 годах практически постоянно жил в «сороковке» вместе с семьей, контролируя ход строительства атомных предприятий Южного, Среднего и Северного Урала. Скончался он всего 56 лет от роду в 1952 году (такие его бывшие «рабы», как, например, Лев Разгон, благополучно загрязняли умы и души сограждан даже в 90-е годы прошлого века).

Берия на этот «объект» приезжал не раз, и он у него был на особом счету, потому что при всей общей грандиозности проблемы ее ключевым и наиболее дорогостоящим звеном оказывалось получение в необходимых количествах активных, делящихся оружейных материалов — высокообогащенного урана-235 и плутония.

Здесь, в отличие от работ по схеме и конструкции атомной бомбы, было меньше «тонкой» науки, зато много «грубой» организационной рутины, которая постоянно грозила превратиться в паутину. И здесь Берия был способен без консультаций ученых увидеть резервы ускорения и оптимизации, в том числе — и кадровые.

Одно время «объект» лихорадило. Главный инженер Славский и уполномоченный Совмина Ткаченко (тот самый, во время войны приезжавший в Ижевск, генерал НКВД) направляли Берии докладные о неблагополучии.

Несколько отвлекаясь от рассказа о Музрукове, я приведу указание Берии от 27 июня 1947 года, которое не подписано им, а написано им:

«Тт. Круглову (созыв), Ванникову, Завенягину, Чернышеву (замминистра внутренних дел. — С.К.), Борисову (ПГУ и Госплан СССР. — С.К), Комаровскому (крупный строитель, начальник Главпромстроя НКВД СССР. — С.К.)