Берлин-Александерплац

В этот момент в пивную вошли двое; идут медленно, озираются по сторонам. Потом заговорили с одним из посетителей, тот полез за документами, эти двое просмотрели их, что-то сказали друг другу и пошли дальше. И вот они уже у столика, где сидят юнцы. У тех душа в пятки ушла, но виду не подают. Сидят — беседуют как ни в чем не бывало. Ясное дело — это агенты, те, что были в пивной на Рюккерштрассе и заприметили их. А тележник продолжает рисовать, нисколько не смущаясь, похабные картинки. Тут один из агентов шепнул ему на ухо: «Агент уголовного розыска», — и распахнул пиджак — на жилетке у него жетон. Его спутник, проделав ту же процедуру, обратился к приютским. У тех, конечно, нет никаких документов, а у тележника в кармане — только больничный листок да письмо от какой-то девицы; пришлось всем троим прогуляться в участок на Кайзер-Вильгельмштрассе. Парнишки сразу выложили все начистоту и долго не могли очухаться, когда им сказали, что на Рюккерштрассе их никто не приметил и в этой пивной их замели совершенно случайно. Какого ж черта нам было рассказывать, что мы из приюта удрали? Все рассмеялись. Агент похлопал ребят по плечу.

— То-то заведующий обрадуется, когда вы вернетесь!

— Да он сейчас в отпуску!

А тележник и в участке не растерялся, удостоверил свою личность, все чин чином, адрес указал правильный; вот только один из агентов никак не возьмет в толк: почему у него, у тележника, такие холеные руки. Придрался и все его руки рассматривает. А тележник говорит, что он уже целый год ходит без работы.

— А знаете, что я вам скажу, милейший, — говорит агент, — вы ведь гомосексуалист.

— Ас чем их едят, господин начальник?

Час спустя тележник — снова в пивной. Карл-жестянщик все еще сидит там, на прежнем месте. Тележник сразу к нему подкатился.

Время уже около двенадцати, Карл и стал тут выспрашивать тележника — чем, мол, живешь?

— Чем придется. А ты что делаешь?

— Тоже, что подвернется, то и делаю.

— Видно, не доверяешь, сказать боишься?

— Положим, брат, и ты не тележник.

— Такой же тележник, как ты — жестянщик.

— Ну, этого ты не скажи. Во, гляди, как руку обжег паяльником, да я и по слесарной части могу.

— На этом деле ты, наверно, и обжегся, а?

— Ничего из этого дела не выгорело.

— А с кем же ты работаешь?

— Ишь, плутишка, так тебе все и выложи. А ты в союзе состоишь?

— А то как же, в Шенгаузенском районе.

— Вот как, в «Кегельклуб» ходишь?

— Ты, значит, там бывал?

— Как не бывать? Спроси-ка у них, знают ли, мол, Карла-жестянщика, кстати, там у вас есть еще каменщик Пауль.

— Ты его знаешь? Так это ж мой друг-приятель!

— А мы с ним отбывали срок в Бранденбургской…

— Верно. Был он там. Так, так. Послушай, в таком разе одолжил бы ты мне пять марок, у меня, понимаешь, ни гроша, хозяйка грозится выставить вон, ну, а в ночлежку идти мне не с руки, там всегда можно на лягавых нарваться.

— Пять марок? Можно! Только и всего?

— Вот спасибо! А не поговорить ли нам о деле?

Тележник оказался из молодых да ранний, путается то с бабами, то с мужчинами. А как сядет на мель — стреляет в долг или ворует. И вот они — тележник, Карл и еще один из шенгаузенских ребят, стали действовать самостоятельно, и — рота, в ружье! Поначалу быстро обтяпали пару делишек. Наводчики из союза подсказали им через тележника, где можно поживиться. Первым долгом они увели два мотоцикла и, таким образом, обеспечили себе свободу маневра. Теперь и в пригородах можно поработать, да и вообще на Берлине свет клином не сошелся — бывает, и в другом месте что-нибудь подвернется.

Забавное у них получилось дело на Эльзассерштрассе. Комедия! Есть там большой магазин готового платья. Среди шенгаузенских ребят было несколько портных, которым такой товар пристроить — раз плюнуть. Подошли они к этому магазину часа в три ночи, стоят у дверей, а тут случись ночной сторож с обходом. Тележник его и спрашивает: что, мол, за магазин в этом доме? Остальные поддержали разговор, покалякали о том о сем; между прочим, упомянули о кражах и о налетах. Сейчас, говорит один из них, народ пошел отчаянный, на дело ходят с оружием, если кто их застукает, — пришьют в два счета. Нет, говорят остальные, что до них, то они на такую штуку ни за что бы не пошли; да стоит ли вообще огород городить из-за лавчонки готового платья? Есть ли там вообще товар?

— А то как же? Полным-полно: мужские костюмы, пальто — все, что угодно.

— В таком случае надо бы зайти и одеться во все новенькое.

— Да вы очумели, что ли? — подначивает один из компании. — Не станете же вы ни за что ни про что человеку неприятности делать?

— Неприятности? Какие тут неприятности? Сосед, ты ведь тоже человек, и денег у тебя, наверно, не очень густо; скажи, сколько тебе платят за то, что ты тут сторожишь?

— Ах, такие гроши, что не стоит и говорить. Когда человеку шестьдесят стукнет, как мне, и приходится жить на одну пенсию, то он на любую плату пойдет.

— Про это ж мы и говорим. Заставляют старого человека стоять тут всю ночь, только ревматизм наживешь. И на фронте вы, верно, были?