Берлин, Александрплац

«Во-первых, я бы выцарапала тебе глаза, а затем ты мог бы поцеловать меня в зад». – «С большим удовольствием, кисонька». Она дает ему шлепка по губам, смеется, встряхивает Герберта. «Я тебе говорю, не позволю так портить девчонку, Соню эту, мне ее слишком жаль. А сам-то Франц разве еще не довольно пострадал? Да и дело-то ему и пяти пфеннигов не дает». – «А ты вот добейся-ка чего-нибудь от нашего Францекена! Сколько времени я этого парня знаю, всегда он был хорошим и милым, но втолковать ему что-нибудь – все равно что горохом об стену, он даже и не слушает». Ева вспоминает, как она ухаживала за ним, когда появилась Ида, как предостерегала его, чего-чего не вытерпела от этого человека, ведь она и теперь несчастлива.

«Одно мне только неясно, – говорит она, стоя посреди комнаты. – Вот у него была эта история с Пумсом, это ж преступники, а он палец о палец не ударит. Сейчас-то ему живется неплохо, но как-никак рука есть рука». – «Я тоже так думаю». – «А он даже и говорить об этом не желает, факт. Послушай, что я тебе скажу, Герберт. Мици, конечно, знает, что у него случилось с рукой. Но где это было и кто виноват – она тоже понятия не имеет. Я ее уж спрашивала. Говорит, что не знает, да и не хотела бы этого касаться. Уж слишком она у нас мягкая, эта Мици. Ну, теперь-то она, пожалуй, и задумывается насчет этого, когда сидит себе одна и ждет. Верно, думает, где-то теперь Франц и как бы он не засыпался. Она уж немало слез пролила, конечно – не при нем. Этот человек сам лезет в беду. Заботился бы лучше о своих делах. Мици должна натравить его на пумсовскую компанию». – «Ого!» – «Это будет гораздо лучше. Я тебе говорю. Франц должен это сделать. И если он пустит в дело нож или револьвер, разве он не будет вполне прав?» – «Что до меня – сделайте одолжение. Я ведь и сам довольно много возился с этим делом. Но Пумсовы ребята умеют держать язык за зубами. Никто ничего не знает – только и всего!» – «Ничего, найдутся и такие, которые кое-что знают». – «Чего ж ты хочешь?» – «Чтоб Франц вот этим занялся, а не своим Вилли да анархистами да коммунистами и так далее, которые не приносят ему никакой выгоды». – «Ну, смотри не обожгись на этой штуке, Ева!»

Евин друг и покровитель уехал в Брюссель, так что она может пригласить к себе Мици и показать ей, как все благоустроено у богатых людей. Мици этого еще совершенно не знает. Этот друг и покровитель настолько без ума от Евы, что устроил для нее маленькую детскую комнату, в которой живут сейчас две обезьянки[563]. «Ты, наверно, думаешь, Соня, что это специально для обезьянок? Как бы не так. Я их посадила сюда только потому, что это такая хорошенькая комнатка, не правда ли, а обезьянками очень увлекается Герберт, они доставляют ему всегда такое удовольствие, когда он сюда приходит». – «Что, ты приводишь его сюда?» – «Ну так что ж. Мой старик знаком с ним, безумно ревнует меня к нему, но это как раз и интересно. Знаешь, если б он не ревновал, он давным-давно выставил бы меня вон. Можешь себе представить – он хочет иметь от меня ребенка, потому и отделал эту комнатку». Они смеются, комнатка уютная, пестро размалеванная, разукрашенная ленточками, с низкой детской кроваткой. По прутьям кроватки лазают вверх и вниз обезьянки; Ева берет одну и затуманенным взором глядит куда-то вдаль: «Я бы не прочь иметь ребенка, но только не от него. Нет, не от него». – «Ну а Герберт не хочет?» – «Нет, мне хотелось бы иметь ребенка от Герберта. Или от Франца. Ты не сердишься на меня, Соня?»

Но Соня делает совсем не то, что ожидает Ева. Соня взвизгивает, лицо у нее какое-то растерянное, она сталкивает обезьянку прочь и страстно, горячо, в упоении, в экстазе обнимает Еву, которая ничего не понимает и только отворачивает лицо, потому что Соня осыпает его поцелуями. «Ах, Ева, Ева, дай мне еще раз тебя поцеловать. Я и не думаю сердиться, я так рада, что ты его любишь. Скажи, как ты его любишь? Тебе хочется иметь от него ребенка. Ну так скажи же ему это!» Наконец Еве удается отстранить ее от себя. «Да что ты, с ума сошла? Скажи на милость, Соня, что с тобой сделалось? Скажи мне по правде: ты хочешь сплавить его мне?» – «Нет, зачем же, я хотела бы оставить его себе. Ведь это же мой Франц. Но ты – моя Ева!» – «Что я такое?» – «Моя Ева, моя Ева!»