Берлин, Александрплац

Внизу, у подъезда, на Циммерштрассе стоит какая-то девушка, она случайно проходила здесь, подымает кверху зонтик и опускает в кружку письмо. В нем говорился: Дорогой Фердинанд, твои оба письма я с благодарностью получила. Я все-таки сильно ошиблась в тебе, не думала, что дело с тобой примет такой оборот. Ты сам должен признать, что для того, чтоб нам соединиться на всю жизнь, мы слишком молоды. Думаю, ты с этим в конце концов согласишься. Ты, может быть, думал, что я как все другие девушки, да не на такую напал, мой милый. Или, может быть, ты думаешь, что у меня есть деньги? Тогда ты глубоко ошибаешься. Я ведь дочь простых рабочих. Это я сообщаю тебе, чтоб ты мог сообразоваться с этим. Если б я знала, что из всего этого выйдет, я вовсе не начала бы переписку. Ну, теперь ты знаешь мое мнение, сообразуйся с ним, ты же должен знать, что у тебя на душе. С приветом, Анна[601].

В этом же доме, в боковом флигеле, в кухне сидит другая девушка; мать ушла за провизией, девушка тайком пишет дневник, ей двадцать шесть лет, безработная. Последняя запись, от 10 июля, гласит: Со вчерашнего дня я чувствую себя снова лучше; но светлых дней теперь так мало. Я ни с кем не могу поговорить так, как бы мне хотелось. Поэтому я решила все записывать. Когда у меня бывают месячные, я ни на что не способна и всякая мелочь причиняет мне большие затруднения. Все, что я тогда вижу, вызывает во мне новые мысли, и я никак не могу отделаться от них, бываю очень возбуждена и с трудом могу заставить себя чем-либо заняться. Какая-то сильная внутренняя тревога заставляет меня хвататься то за одно, то за другое, и в конце концов у меня ничего не выходит. Например: рано утром, когда я просыпаюсь, мне совершенно не хочется вставать, но я все-таки заставляю себя это сделать и стараюсь себя подбодрить. Но уже одевание меня утомляет, и продолжается оно очень долго, потому что у меня в это время уже опять голова идет крутом от разных мыслей. Меня постоянно преследует опасение, что я делаю что-то шиворот-навыворот и что это должно плохо кончиться. Очень часто, когда я бросаю в печь кусок угля и при этом взлетают искры, я пугаюсь и непременно должна осмотреть себя с ног до головы, не загорелось ли что-нибудь на мне, и не испортила ли я чего, и не вспыхнет ли незаметно для меня самой пожар. И так продолжается весь день; все, что мне приходится делать, кажется мне неимоверно трудным, если же я все-таки заставлю себя это делать, у меня уходит очень много времени, несмотря на мои старания справиться как можно скорее. Таким образом проходит день, а я ничего не сделала, ведь, что бы я ни делала, я все время занята своими мыслями. И когда у меня, несмотря на все усилия, что-то не ладится в жизни, я прихожу в отчаяние и горько плачу. Так у меня всегда проходят месячные. Они начались у меня на двенадцатом году. Мои родители считают все это притворством. Двадцати четырех лет я пыталась покончить с собой, но меня спасли. В то время я еще не имела половых сношений и возлагала на них большие надежды, к сожалению – напрасно. Я была в этом отношении очень умеренна, а в последнее время ни о чем таком не хочу и слышать, поскольку чувствую себя и физически очень слабой.

14 августа. Вот уже неделя, как я чувствую себя опять совсем плохо. Не знаю, что со мной будет, если так будет продолжаться. Мне кажется, что, если б у меня не было никого на свете, я не задумалась бы открыть на ночь газовый рожок. Но я не могу так огорчить мать. Я, правда, очень хотела бы схватить серьезную болезнь, от которой бы умерла. Я все записала так, как у меня в самом деле на душе[602].

Поединок начинается! Стоит дождливая погода

Однако, по какой такой причине (целую руку вам, madame[603], целую), по какой такой причине, надо подумать, надо подумать, и Герберт расхаживает в войлочных туфлях у себя по комнате и думает, а дождь льет без конца, без конца, так что даже на улицу не выглянешь, сигары все вышли, а в доме их не купить, и почему это в августе беспрерывные дожди, весь месяц уплывает куда-то прочь, а дождь все хлещет да хлещет, и почему это Франц ходит теперь к Рейнхольду и постоянно говорит о нем? (Целую руку вам, madame, и не кто иная, как Сигрид Онегин[604], услаждала нас своим пением, пока он окончательно не отказался от этого дела, не поставил на карту свою жизнь и тем самым не обрел новую жизнь!) Франц-то наверно знает, почему и по какой причине, он-то уж наверно знает, а дождь все не перестает, Франц мог бы зайти и к ним.