Берлин и его окрестности (сборник)

Гёрлз выступали между двумя «полными» номерами, так сказать, в полуантракте, во время которого иные из зрителей – очевидно, те, кто уже в прошлые визиты успел пресытиться их плясками – отправились либо в буфет на втором этаже, либо на улицу выкурить сигаретку. Хотя гёрлз уже начали демонстрировать свое искусство, продавщица шоколада, ничуть не смущаясь, оглашала зал своими зычными посулами – для нее, похоже, эти шестнадцать полуголых девушек просто заменяли занавес. Даже сидя в первом ряду партера, невозможно было отличить эти шестнадцать созданий одно от другого, а различные оттенки в цвете их волос или кожи казались режиссерской задумкой, торопливо исполненной за кулисами рукой гримера перед самым выходом на сцену – и вовсе не для того, допустим, чтобы девушек, не дай бог, можно было друг от дружки отличать, а лишь ради придания всему зрелищу оптического разнообразия и, так сказать, эффекта большей жизненности. Шестнадцать танцующих грудничков и то легче было бы различать, чем этих «гёрлиц», чей возраст, кстати, тоже даже приблизительному определению не поддается. Казалось, все они в равной мере наделены беззаботным нравом хорошеньких девчушек и телесными статями отборных особей женского пола. Природе не пришлось особенно трудиться, производя их на свет: достаточно было взять из своего необъятного резервуара некоторое количество мальчиково-девичьего очарования (тип «американская амазонка»), разделить их на шестнадцать равных частей – и гёрлз были готовы. Потом они с самого раннего детства, пританцовывая, прямым, как беговая дорожка, путем продвигались к совершенству силы и красоты, а у финиша уже стояло наше жизнерадостное столетие, дабы принять в свои объятия гигантскую армию мускулов и конечностей, заряженных поистине всесокрушающим оптимизмом. Там, куда вступит эта армия, уже не растут сорняки скепсиса – только витамины. Питаемые ими, эти шестнадцать девушек вступают в ту как бы вовсе без возраста пору юности, которая, должно быть, и именуется «герлячеством». Взрослеть они уже точно больше не будут. Свои годы они будут откладывать в некую далеко упрятанную копилку, так что время, само тем временем разительно преображенное, ничего с этими гёрлз поделать не в силах, если потребует мода, они будут танцевать хоть тысячу лет – и все только ради заполнения пауз.

По тридцать две штуки, по шестнадцать пар абсолютно одинаковых ног и рук вскидываются в воздух, как одна, – девушки словно исполняют парадный марш нашей славной мирной послевоенной эпохи. А кроме этого ровным счетом ничего и не происходит, девушки иногда берутся за руки, как в хороводе, но круг не образуют, остаются в шеренге. Потом руки размыкаются, и юницы с новой силой продолжают выстукивать каблучками по подмосткам сцены. По краям их цепи, там, где широкий серебристый луч прожектора обрезает полотнище тьмы, на самой границе черноты и света можно видеть белую клубистую круговерть пылинок – на самом деле это пудра, крохотными танцующими молекулами отделившаяся от девичьих тел, это отколовшиеся частицы их танцующей красоты. Но отнюдь не только красоты! Ибо иной раз кажется, что зрителю, дабы убедиться в реальности девушек, обязательно нужны подобные, хоть самые ничтожные доказательства их телесности, пусть даже в виде пылинок пудры, которые в сопоставлении с неправдоподобной, нечеловеческой синхронностью их дрессировки все-таки выглядят крохотными проявлениями человечности. Познание того, что так называемое подспорье красоты вроде пудры всего лишь косметическая добавка, а не сущностная часть их самих, позволяет нам надеяться, что сами девушки, возможно, все же сотворены из некоей женственной субстанции.

Ханс Робертсон. «Negro revue» в Театре Нельсона. 1932 г.