Берлин - Париж: игра на вылет (СИ)

Публика здесь еще не задумалась всерьез о том, что способны сделать с ее телами пулемет Максима или взрыв тротиловой гранаты крупнокалиберной гаубицы. Европейцев прельщают картинки с трусливо бегущими врагами и красочными, победными парадами, а грядущие бомбежки городов стаями воздушных кораблей представляются им забавной выдумкой отставного адмирала Филиппа Коломба. И уж точно им никто до сих пор не растолковал, что залп батареи многоствольных установок РСЗО с термобарами может оказаться более сокрушительным, чем удар чудовищного снаряда - «фульгуратора Рока», порожденного фантазией Жюля Верна в одном из его романов десятилетней давности.

Тем страшнее может стать прозрение. Сеящие ветер, пожинают бурю…

***

Другим важным моментом, сразу обратившим на себя внимание Василия во время западного вояжа, был обостренный интерес европейцев к событиям, разворачивавшимся в России и вокруг нее. О новостях из Питера громче всего кричали мальчишки разнощики газет, и их одноразовую полиграфию в момент расхватывали, словно горячие пирожки. Статьи о событиях в Северной Пальмире оживленно обсуждали в парижских салонах и кафе, в лондонских клубах и пабах, на берлинских кафедрах, ассамблеях ферейнов и в бюргерских пивных. Причем, сама по себе победа державы Романовых в дальневосточной войне никого не удивляла и, похоже, уже не интересовала.

Если судить поверхностно, именно такой исход битвы микадо и царя представлялся естественным и неизбежным. Таким его воспринимала массовая публика и пишущая ей на потребу журналистская братия. Капитуляцию японцев крупнейшие европейские издания преподносили как логичный финал разборок Моськи со Слоном. Иные резоны от тузов политики, финансистов и офицеров генеральных штабов публично почти не обсуждались: достоянием прессы их рассуждения становятся редко.

Сам факт победы России в «очередной колониальной войне за наследие дряхлых Цинов», - так с легкого словца передовицы «Таймс» в Европе называли русско-японское выяснение отношений, баланс сил в мире серьезно не поколебал. Но последовавший за заключением Токийского договора блиц-визит кайзера Вильгельма II в Санкт-Петербург, и самое главное, – оказанный там высокому немецкому гостю прием, баланс этот изменил критически. И изменил, если судить по истерически возбужденному тону лондонской и парижской прессы, отнюдь не в пользу двух держав, в апреле прошлого года пришедших к «Сердечному согласию».

Но и эти события, прямо затрагивающие интересы сильнейших мировых игроков, померкли, превратившись в бледный фон того тектонического сдвига, который внезапно, без какого-либо видимого предзнаменования, произошел во внутренней политике России. В сфере её государственной жизни, где русские отличались особым консерватизмом и упрямо-твердолобым желанием сохранять формы и институты управления столетней давности. Обветшалые и явно неэффективные в современных условиях, зато привычные и не пугающие чиновничество чуждыми влияниями.

Правда, к удивлению Василия, наиболее важным и животрепещущим для европейцев оказалось вовсе не то, что апатично и тихо процарствовав десять лет, русский царь словно сорвался с узды. И по собственному почину, даже не проведя консультаций с Госсоветом, важнейшими министрами и ближайшими родственниками, объявил о скором введении в России начал парламентаризма, о повышении роли и расширении полномочий местного самоуправления территориями, а ткже о грядущей земельной реформе.

Главным же, на что обратили здесь внимание, и о чем голосила на все лады местная «прогрессивная, объективная и независимая» пресса, стал пакет законов Николая о труде. Его новое «Рабочее уложение», одним махом давшее российским пролетариям ощутимые преференции в сравнении с положением их братьев по классу в большинстве европейских стран. И в первую очередь в сравнении с англичанами и французами. Даже в Германии рабочие внезапно осознали, что им есть за что бороться, пусть трудовое законодательство Рейха и считалось самым передовым каких-то пару месяцев назад.

Вялая реакция «в Европах» на нашу бескровную революцию «сверху» в очередной раз убедила Василия в том, что подавляющему большинству здешней «цивилизованной» публики было, есть и будет «глубоко начхать» на то, как существует, чем дышит и кем управляется «варварская» шестая часть мировой суши к востоку от них. Если, конечно, из новостей оттуда не родится очередной повод возопить про «тюрьму народов» и «кровавых палачей-тюремщиков, душителей нового и прогрессивного». Или решительно заклеймить преступления режима «архаичной тирании», который, несмотря на «всем очевидный тлен и разложение», алчет видеть себя «всеевропейским жандармом».

Но то, что русские создали весьма неудобный прецедент, провоцируя неизбежное усиление борьбы трудящихся на Западе за новый уровень прав, привело большой бизнес и власти Европы в форменный «шок и трепет»! Делиться доходами с чернью в период роста монополий и усиления конкуренции на рынках, им совершенно не хотелось. Поэтому, с их точки зрения, содеяное нашим самодержцем граничило с преступлением.