Берлинская жара

— Конечно, оберфюрер. А вы парадоксальны, — засмеялся Гейзенберг. Он внезапно замер на месте и повернулся к идущим следом за ними. — Нет, нет, это, конечно, хорошо, что вам так кажется, — обратился он к Глобовицу, который выразил Эзау сомнение в том, что пригодное к использованию оружие массового поражения может не появиться в обозримой перспективе, поскольку досконально не изучен процесс управляемой ядерной реакции. — Значит, мы хорошо маскируемся. Однако реальность не такая удручающая, как вы думаете. — Он сдвинул на затылок пижонскую широкополую шляпу. — Есть у кого-нибудь мел?

— Да, у меня, — полез в карман Вайцзеккер. — Возьмите, пожалуйста.

— Спасибо, коллега.

Гейзенберг присел на корточки и принялся чертить мелом на асфальте.

— Вот смотрите. Представьте себе кусок металла, примерно такой. Это — уран-235, если изготовить его в большом количестве. Что произойдет? Правильно, внутри начнется размножение нейтронов, причем в таком безумном объеме, что они не будут успевать покидать его поверхность. За долю секунды большая часть вещества расщепится и высвободит невероятную массу энергии. Бах! — Он изобразил взрыв. — А теперь подумайте: что, если всю эту энергию вместить в некую замкнутую оболочку? Для простоты восприятия пусть это будет металлический снаряд. — Он сделал выразительную паузу и заключил: — Вот вам бомба.

Он встал, вернул Вайцзеккеру мел, отряхнул ладони и обезоруживающе улыбнулся.

— И какого она может быть размера? — поинтересовался Глобовиц.

— Ну, не знаю, — пожал плечами Гейзенберг. — Может, с мяч. Баскетбольный. А может, с двухэтажный дом.

— Так в чем же проблема? — удивился Глобовиц.

— В самой малости. Как получить такое количество урана-235, чтобы запихнуть его в баскетбольный мяч? Или — в двухэтажный дом? Если это будет дом, то стены выдержат цепную реакцию, но никакой бомбардировщик его не поднимет. А если мяч, то оболочка разлетится еще до начала реакции. Как добиться, чтобы инициирующий заряд не дробил урановую начинку, а трамбовал ее в плотную массу? Много задач, господин капитан. Потому-то Пауль Хартек испытывает ультрацентрифугу, Отто Ган исследует расщепление ядра, Карл Клузиус ищет способы разделения изотопов, Вальтер Боте занимается бетатронами, Курт Дибнер пытается завести «урановую машину» и так далее. — Гейзенберг подошел к Глобовицу и положил ему руку на плечо. — И вся эта слаженная работа, господин капитан-цур-зее, направлена к решению одной задачи — сделать оружие, которое надежно защитит нашу Германию от новой версальской катастрофы. Идемте. Вы всё увидите сами.

— Не опасно оставлять на асфальте такие рисунки? — спросил Глобовиц.

— Ну, если только кто-то сфотографирует их из стратосферы, — рассмеялся Гейзенберг. — Но ни таких самолетов, ни таких фотоаппаратов пока не изобрели. — Он повернулся к Шелленбергу: — Или я чего-то не знаю?

Оберфюрер сделал незаметный знак Майеру, и все двинулись дальше. Гейзенберг с оберфюрером немного подотстали. Неожиданно Гейзенберг остановился, удержав за руку своего спутника. Тень мучительной скорби упала на его лицо. Он буквально впился в глаза Шелленберга.

— Вальтер, — совсем тихо сказал он, — послушайте… мы в шаге от создания самого страшного оружия в истории человечества, способного погубить тысячи… нет, сотни тысяч человеческих жизней. И прежде чем сделать этот шаг, я спрашиваю себя: существует ли моральное оправдание моей работе? — Видно было, что он старается справиться с волнением. — Вы умный человек, Вальтер, вы не похожи на ваше окружение и конечно же понимаете: можно верить в Бога, можно не верить, но мир уже не будет прежним… Мы открываем ящик Пандоры. Однажды встав на этот путь, нам с него уже не сойти никогда.

Шелленберг не отвел глаза и выслушал его, не перебивая. Когда тот умолк, он взял его под локоть и так же тихо и доверительно ответил:

— Что ж, вы тоже должны понимать, дорогой Вернер, что это гонка. Как вы думаете, сколько времени американцы будут ковырять в носу, прежде чем решат сбросить урановую бомбу на Берлин, если сделают ее первыми? Верно: они не будут ковырять в носу ни секунды. И то, что происходит в Берлине и Гамбурге во время налетов вражеской авиации только затем, чтобы посеять ужас среди мирного населения, покажется нам детской шалостью, невинным аттракционом.

Если, конечно, мы успеем о чем-то подумать. Я не знаю, терзаются ли моральными сомнениями ваши коллеги в Лос-Аламосе или спят по ночам спокойно, но как разведчик точно знаю одно — они спешат. — Он помолчал секунду и повторил: — Это гонка, дорогой профессор. Это — война.