Берлинская жара

— Бамберга? Вот это да! Выходит, мы земляки. Я ведь тоже из Бамберга. Родился в Бамберге и прожил там до совершеннолетия, пока родители не купили усадьбу под Мюнхеном. Я сразу почувствовал в вас что-то знакомое. Мы, бамбергцы, отличаемся от других немцев чем-то неуловимым, не находите? Где вы там жили, мой друг, в Бамберге?

— На Якобсплатц.

— Да мы с вами соседи! У моего отца на Матернштрассе был писчебумажный магазинчик. Не попадался вам?

— Как же, — слегка оживился Хайко, — я помню. Рядом с лавкой мясника Шнайдера? Очень хорошо помню. Тетради, ручки… Помню.

— Быть может, мы с вами там встречались, а? Я любил разбирать старые журналы. Сидел на втором этаже и листал, листал… Сейчас и не вспомнишь всего, но этот запах! — Шольц закатил глаза. — Запах старой бумаги — он и теперь кружит мне голову. Столько вопросов! Столько ответов! Должно быть, лавочка моего отца помогала вам собираться в школу?

— Конечно. — На щеках оберст-лейтенанта проступил оживленный румянец. — Ваш магазин был на соседней улице. Если не ошибаюсь, наши отцы даже знали друг друга по имени.

— Ну, вот видите, как тесен мир. Что может быть лучше нашего Бамберга! Помните, какие восхитительные булочки выпекали две сестры-старушки в маленькой Венеции? Я не скажу, как называлось их кафе, но помню, что они умели гадать на кофейной гуще. И всегда, вот именно что всегда предсказывали удачу.

— Там еще велосипедная мастерская была, — неуверенно вспомнил Хайко. — Мы стащили у них велосипед и до вечера катались, пока нас не поймали.

Шольц жизнерадостно расхохотался. И у Хайко на губах проступила слабая улыбка.

Вошел охранник, принес кофе и блюдце с печеньем. Шольц разлил кофе по чашкам.

— О, я же не представился! — спохватился он. — Шольц. Кристиан Шольц. Пейте кофе, пока горячий. — Он отхлебнул из своей чашки. — И нет, я не участвую в вашем допросе. Я вообще тут мимоходом, поскольку у меня возник один небольшой, но очень важный и для меня вопрос. Для меня — и для вас… Попробовали печенье? Ну, как?

— Вкусно, — упавшим голосом ответил Хайко. Он чувствовал себя сломленным.

— Вопрос простой, — продолжил Шольц, — но, как я уже сказал, очень важный. Ответ на него напрямую связан с вашей судьбой, дорогой мой земляк. Поэтому постарайтесь ответить на него прямо и без утайки. Вам знакомо имя Франсиско Хартмана?

— Это мой давний товарищ. Он хороший человек.

— Хороший, хороший, прекрасный человек, — замахал руками Шольц и даже подавился кофе. — И безупречный соратник, партиец! Но вот что я хочу знать — и не пытайтесь ввести меня в заблуждение, дорогой мой, — скажите, что связывает нашего Хартмана с теми людьми из абвера, с которыми вы и ваши друзья вынашиваете планы, скажем помягче, переустройства жизни в Германии?

— Понимаете, я не…

— Тихо-тихо-тихо, — прижал палец к губам Шольц и бросил взгляд на часы. — Пока вы не совершили роковую ошибку, я добавлю еще один вопрос, уточняющий, чтобы вам легче было собраться с мыслями и верно оценить собственные перспективы: передавал ли Хартман вашим друзьям конфиденциальную информацию?

Глаза Хайко затравленно забегали. Он дважды сглотнул, растерянно провел ладонью по лицу, затем залпом допил кофе и после непродолжительных мучений совести глухо забормотал:

— В силу своего положения… в силу возможностей, которые дает ему его положение… Он много общается с иностранцами… Хартман иногда помогает найти взаимопонимание между абвером и кем-то из внешнего мира… Он делится… А что в этом особенного?..

Шольц вскочил с места и быстро подошел к двери, где на минуту замер.

— Ничего, — сказал он. — Поверьте, ничего. Главное, что меня интересовало, я услышал. А остальное вы расскажете моим коллегам. Прошу простить, но я вынужден удалиться. Дела.

Дверь со скрипом открылась и в камеру вошли дознаватель в чине гауптштурмфюрера и невысокий человек в кожаном переднике с небольшим саквояжем в руке. Оба вытянулись перед Шольцем и отдали честь. Тому всегда нравилась театральность.

Берлин, Шарлоттенбург, отель «Адлерхоф», 3 августа

Это был вторник. Вторники Хартман старался посвящать исключительно делам отеля и, как правило, проводил в нем весь день. Во вторник все были начеку, стремясь произвести на управляющего лучшее впечатление, ибо в августе 43-го любое место в действующем берлинском отеле — тем более в таком, как «Адлерхоф», — можно было считать небесным подарком судьбы. На этот раз пришлось разбирать июльскую отчетность, в которой обнаружилась крохотная недостача в разделе поставок. Хартман вызвал в свой кабинет обоих администраторов и бухгалтера и устроил им разнос, обязав провести аудит до вечера следующего дня.