Берлинское кольцо

Скуластый расправил газету и снова поставил ее загородкой. Он не терпел, когда его сверлили взглядом. Воцарилось молчание, из которого трудно, просто невозможно было выйти без ясного, точного слова – «нет!» или «да!» Этого слова ждал Ольшер. Долго, невыносимо долго ждал. А слова не было, или его не хотели произнести. Взамен он получил совет, насмешливый, почти издевательский совет от носатого:

– Еще коньяку?

– К дьяволу коньяк! – истерично завопил капитан. – Где пакет?

Скуластый, способный, как и Ольшер, проявлять невозмутимость в любых обстоятельствах, сейчас тоже сорвался. Он швырнул газету на стол, а со стола она птицей спланировала на пол, к ногам гауптштурмфюрера.

– Это мы должны спросить вас – где?

– Но… – задохнулся Ольшер. Он уже не мог говорить. Все полетело кувырком – все, что он строил, чем жил, на что надеялся. – Но вы… вы же заплатили за него! Кому? Зачем?

Носатый выпил коньяк, предназначенный для Ольшера и, причмокнув от удовольствия, произнес философски:

– Вот именно… Впрочем, что такое деньги!

Он был пьян, этот носатый, он мог иронизировать по поводу тщетности человеческих усилий. Переводчик, все еще державший руку на клавишах магнитофона, продолжил мысль носатого:

– Да, деньги – иллюзия!

Потом брезгливо глянул на Ольшера:

– Вы, надеюсь, работали не за деньги. Во имя идеи!

Ольшеру все можно было сказать – издевательское, унизительное, – он понял это и смолчал. И зачем возражать, оправдываться, искать сочувствия? У него нет товара, который нужен господам из американской стратегической службы. Ничего нет.

– Надеюсь, цель этой встречи не исчерпывается взаимными сожалениями? – сказал он огорченно.

Носатый поднял свои круглые брови, и они, кажется, коснулись черных прядей, хмельно спадавших на лоб: он изобразил именно сожаление.

– В таком случае – уже финиш… – сделал для себя вывод гауптштурмфюрер.

Носатый пожал плечами и посмотрел на скуластого – тот должен был решить, финиш это или нет.

Скуластый кивнул. Не сразу, а после паузы, во время которой, видимо, оценивал произошедшее и сказанное. Кивок послужил сигналом. Все засуетились, заспешили, стали выталкивать друг друга из комнаты и первым, конечно, вытолкнули Ольшера. Он оказался на шоссе, а потом и в «виллисе» рядом с шофером. «Ами» забрались на заднее сидение. По негласному сигналу «виллис» бросился стремительно вперед. Он летел много быстрее, чем первый раз, – возвращение всегда торопливо – все сказано, все сделано и надо скорее избавиться от ненужного груза. Да, Ольшер был ненужным грузом.

Он знал это, кажется, смирился с этим. Одно лишь удивляло капитана: почему «ами» не бросают бесполезную вещь, а возятся с ней? К чему церемонии, встречи, проводы? Зачем, например, нужен офицерский эскорт, отправили бы пленного с солдатом или с тем же шофером. Зачем вообще все?

Офицеры, как и утром, молчали. Носатый, кажется, дремал, а переводчик глядел в небо и насвистывал что-то неопределенное, во всяком случае, не грустное – ему было двадцать пять. Он мог бы даже петь в такой ясный день. Но это не принято в присутствии арестованного.

Неожиданно, совершенно неожиданно, как если бы на полной скорости лопнул баллон «виллиса», прозвучал вопрос. Его выдавил из себя скуластый:

– Там, кажется, была женщина?

– Где? – не сразу откликнулся Ольшер. Он догадался, о чем спрашивает скуластый, но ему не хотелось возвращаться к прошлому. Не для чего было возвращаться – все пустое!

– В этой истории с документами…

«Женщина! Да, была женщина, – заставил себя вспомнить Ольшер. – Кого он имеет в виду? Возможно, Надие Аминову…»

– Была переводчица турчанка.

– Та, что приняла цианистый калий… – как знакомое и вычеркнутое прежде, отодвинул скуластый. – Мертвая?

– Да.

– А живая?

«Разве они знают что-нибудь о Рут Хенкель?» – поежился от какого-то внутреннего озноба Ольшер. Третьи лица всегда пугали его, в свои дела он старался никого не впутывать. К тому же Рут могла оказаться соперницей.

– Других не было.

Прошла минута, «виллис» пробежал чуть ли не километр, прежде чем скуластый выразил свое отношение к сказанному.

– Жена президента! Ей нравился унтерштурмфюрер… Ваш унтерштурмфюрер.

«Не только нравился, – отметил про себя Ольшер. – У нее был нюх на тайны…»

– Кажется… – неопределенно ответил капитан.

– Где она?

– Этого я не знаю…

– Жива?

Ольшер мог бы сострить в адрес «шахини», Рут этого заслуживала, но не решился раскрывать собственное раздражение – как-то оценит эмоции скуластый.

– Такие не прибегают к цианистому калию, – сказал он подчеркнуто равнодушно.

– Ее имя?

– Рут Хенкель, бывший диктор французского вещания «Рундфунка»… Родители ее жили на Шонгаузераллей… Это в Восточном секторе теперь…

Он намеревался еще что-то сказать о «шахине», но остановился – скуластый, кажется, не слушал его. Во всяком случае, за спиной не прозвучало естественное в таких случаях подталкивание – реплика или вопрос. Слова Ольшера потонули в шуме мотора, в посвисте ветра, и на них никто не откликнулся.

«Все пустое, – повторил мысленно Ольшер. – Все… Все…»