Берлинское кольцо

Он шел по залу, предупредительно огибая столики и чуть склоняясь каждый раз, когда замечал на себе чей-нибудь внимательный взгляд. И получалось это у него пластично, как на сцене, и доставляло самому Ольшеру удовольствие – он еще в форме, еще свеж и бодр, он еще в строю, хотя ему и перевалило уже за пятьдесят. Путешествия сквозь лес столиков при всей занятости Ольшера собственной игрой не отвлекало его от главной цели. Он искал: торопливо выхватывал из массы то одно, то другое лицо, выхватывал, разглядывал и отбрасывал. Отбрасывал потому, что это были не те лица, которые нужны. Ему нужен лишь Галицын, старый, не похожий на русского русский князь. Бритое лицо под копной седых волос, синевато-белое, худое и морщинистое. Таким обрисовал Галицына Ганс Майер и добавил при этом: «Князь уже не тот. Нет, в общем, князя…»

Пусть нет князя. В конце концов Ольшера не интересует титул Галицына. Он хочет видеть «профессора» спецдела «Ораниенбурга», подручного Отто Скорцени. Ему нужен бывший князь и бывший профессор, а это должно сохраниться – прошлого не вычеркнешь.

Столик, где, по описанию Майера, обычно сидел Галицын, пустовал. Второй столик от угла. Значит, князь еще не явился. Надо немедленно занять место, предупредить попытку захвата позиции со стороны набегавших волнами эмигрантов. Ольшер сел и, не глядя в карточку, позвал официанта. Только крепость из тарелок и бутылок способна отразить натиск претендентов на свободное место, – так рассудил капитан и заказал две стопки коньяка, бутылку минеральной воды, салат из свежих овощей и русскую солянку. Здесь все было русское, начиная от кухни и кончая обоями. Ресторан не случайно назывался «Тройкой» – оркестр исполнял старинные русские и цыганские романсы, песенки Лещенко и Вертинского. Правда, песенки эти оставлялись на конец программы, когда зал пустел и задерживалась лишь избранная публика, сохранявшая эмигрантские традиции двадцатых годов. Избранные умели слушать русские романсы со слезами на глазах и потом бросать в оркестр небрежным купеческим жестом немецкие марки. Марки, полученные в виде пособия от американских и английских разведывательных служб.

«Когда-то они получали эти марки от меня, – с брезгливостью подумал Ольшер. – Теперь нам выдают их из общей кассы…»

Галицына долго не было. Уже схлынула случайная публика, – столики пустели так же быстро, как и заполнялись до этого, лишь полукольцо у эстрады оставалось плотным. Там сидели завсегдатаи – кондовые эмигранты, самая деловая и самая состоятельная часть белогвардейского союза. «Как все знакомо, – усмехнулся Ольшер, – как верны себе люди. Они не замечают, что время идет. В 1938 году в Берлине было так же, как и сегодня во Франкфурте, только тогда они вели себя скромнее».

Зазвенела гитара, и низкий, берущий за душу голос, пропел, нет, проговорил почти шепотом, оттеняя каждый звук тоской:

Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить…

Полукольцо стихло в каком-то скорбном молчании, головы склонились, будто песня придавила их, легла непомерной тяжестью.

Появился Галицын. Именно в эту минуту появился. Ждал, кажется, за дверью и вошел, едва только зазвенела гитара. Замер на пороге и стал слушать…

Да, он был стар, ужасно стар с виду. Невольная растерянность и даже жалость пришла к Ольшеру. Князя нет в самом деле. Есть тень его, жалкая тень. Может быть, не следовало ждать Галицына, сооружать эту крепость из тарелок и бутылок!

Галицын подошел к столу и недоуменно уставился на сервировку – она показалась ему неожиданной и необъяснимой.

– Извините! – сказал он. – Я ошибся, кажется…

– Нет, – торопливо возразил Ольшер. – Это я должен извиниться. Прошу разделить со мной скромный ужин за вашим столом, князь!

Галицын поднял глаза: если человек называет его князем, то знает, с кем говорит.

– Иохим Шефер, если изволите, – назвал свою новую фамилию Галицын. – Иохим Шефер, частный адвокат…

Ольшер усмехнулся понимающе и показал на стул.

– Для федеральной полиции Иохим Шефер, для меня князь Галицын. Прошу, ваша светлость!

Галицын не страдал недугом тщеславия и не оценил поэтому эпитеты в свой адрес как проявление лести. Он давно порвал с прошлым, давно перестал кичиться своим происхождением, и только тоска по утраченному связывала князя с эмигрантской средой. С годами тоска росла, наполняла Галицына, требовала выхода. Вот он и наведывался в «Тройку» или «Дон» и слушал цыганские романсы, говорил по-русски – отводил душу. О России, новой России, не думал. Не мог думать – слишком велика была пропасть, отделявшая его от Родины. Пропасть эту расширял всю жизнь Галицын – своей ненавистью, своей тайной и явной борьбой расширял, и теперь ему страшно было глянуть на дно.

– Кто вы? – спросил князь и всмотрелся в лицо незнакомца. Опровергать услышанное только что не стал, не попытался и объяснять, почему он Иохим Шефер.