Берлиоз

И 5 декабря[40], в два часа, в Консерватории звучит «Фантастическая». Напомним, что идет 1830-й — исторический год, когда романтическое возбуждение достигло высшей точки. Члены «Молодой Франции» — талантливые, гениальные, среди них нет незаметных — с ожесточением наперебой штурмовали вершину, соседствующую с небесами.

«Кто же, кто из нас станет богом?» — спрашивали они себя.

И они решили по этому случаю атаковать «старикашек». Разве после «Эрнани» (25 февраля) они не восторжествовали уже над «окостенелыми умами»?

«В тот день здесь собрались молодые поэты, скульпторы, музыканты — все артисты, вся „Молодая Франция“ с пышными волосами и победным видом. И среди них ученик художника, юноша удивительной красоты — с матовым лицом, одетый в жилет из пурпурного атласа (знаменитый жилет, о котором столько говорили), в бледно-зеленые панталоны, отороченные полоской черного бархата, во фрак с широкими бархатными лацканами и в свободную серую накидку на подкладке из зеленого атласа. То был Теофиль Готье, „прекрасный Тео…“.

«Теофиль Готье сорок раз подряд присутствовал на спектакле-сражении „Эрнани“[41].

Что это было за событие — премьера «Фантастической»! Адольф Бошо мастерски воскрешает его на страницах своей книги.

«Там собралась „Молодая Франция“ — щеголи с длинными волосами, с бородами, идущими узкой полоской вокруг лица, или с бакенбардами (как у Берлиоза), или же с усами и эспаньолками; академики же, как и подобает, были лысы и бриты.

«Молодая Франция» была одета в сюртуки из зеленого или пунцового сукна, с бархатными воротниками, зауженные в талии и со свободно развевающимися широкими басками. От черного галстука, пузырящегося, подобного сгустку мрака, отходили два острых кончика белоснежного воротничка. Натянутые штрипками панталоны были коричневого, серого или синего цвета. Другие из «Молодой Франции» носили фраки не черные, но пепельного, красновато-бурого цвета или цвета «пыли руин»… В ту пору было модно иметь в руке трость с набалдашником.

Каждый давал волю фантазии в создании арабесок из лент, сутажа и шнура. Некоторые щеголи, словно на портретах Веласкеса, набрасывали на плечи широкий плащ цвета крепостной стены, которому они недавно рукоплескали на спектакле «Эрнани, или Кастильская честь», другие, как у Рубенса, искусно загибали кверху широкие поля фетровой шляпы. Но больше всего их радовало (и какая это была радость!), если им удавалось принять жестокий, удрученный вид — дантевский или байронический. Если бы их щеки, на которых проступала ярким румянцем кровь их отцов — филистеров и буржуа, наконец, могли стать желтыми, как кордовский сафьян, а морщины отражали бы гибельные страсти!

На женщинах шляпы необъятных размеров. Нет больше капоров, как при благочестивой Реставрации. Большие, словно ореол, береты взметали вверх длинные эгретки, а ниспадающие по-кастильски перья ласкали пушистыми опахалами непокрытые затылки. У иных на верху шляпы был пристроен пышный, величественный султан и широкие ленты с длинной золотой бахромой спускались, ослепительно сверкая, на плечи.

Мода была тонка, изящна, «сильфидна», неуловима, но изобиловала пышными украшениями.

Куда ни глянь — рукава с легко ниспадающими кружевами, широкие воротники, лифы в складках из муслина… Иногда на испанский манер белоснежные жабо из лент. А юбки на женщинах-сильфидах, на этих ариэлях — как они волнуют! Плотно облегая талии, они четко обрисовывают изгиб бедра. Затем мягко, слишком округло ниспадают, стирая линию… Однако юбки достаточно коротки, и видно, как переступают маленькие ножки в открытых туфлях и ажурных чулках. Прелестные моды — изысканные и дразнящие, они подчеркивают женскую красоту… То была чарующая фантазия… И все эти разнообразные наряды плыли и колыхались — живая декорация, воздушная феерия красок и линий, волшебный мир яркого цветка.

Перед этой публикой «Фантастическая» и другие сочинения Берлиоза имели бешеный, ошеломляющий успех.

В ту пору «Молодая Франция» пользовалась для выражения восхищения такими эпитетами, как фосфоресцирующий, сверкающий, изумительный, сокрушающий, колоссальный, совершеннейший. Было еще и немало других, среди которых сам Берлиоз любил «вавилонский и потрясающий, увлекательный, неотразимый, чудовищный и шекспировский, ниневийский, фараонский, дьявольский и вулканический «.

Итак, успех был «дьявольский, бешеный, ошеломляющий, страшный».

До конца ли поняла публика все величие «Фантастической»? Во всяком случае, она увидела в ней смелый разрыв с исчерпавшей себя рутиной.

И потому она, во главе с романтическим кланом, приняла «Фантастическую» с энтузиазмом.

«Фигаро» писала: «Эта „Фантастическая симфония“ — плод самого чудовищного воображения, какой только можно себе представить…[42] Неоднократные взрывы аплодисментов компенсировали г. Берлиозу те бесчисленные шипы, которыми рутина утыкала первые шаги его карьеры».