Бермудский артефакт

Питер еще не умел сказать «поцелуй меня в последний раз», поэтому просто кивнул и быстрым шагом стал спускаться с пригорка. Через минуту он уже видел океан и повисшее над ним, как рыжая звезда во лбу серого коня, солнце.

За деревом, в десятке метров от того места, где стояла Берта, сидел кто-то. Он бесшумно сучил ногами по земле и терзал руками свое тело. Грязь со ступней его растиралась по всем ногам, но он не замечал этого. Он не замечал ничего. Даже себя. Он десять минут слушал звуки, раздававшиеся в нескольких шагах от дерева, к которому он прижался спиной, и истязал сам себя. По подбородку его текла жидкая слюна, но он не замечал и этого…

Под деревом сидел он, давясь собственной яростью и страстью. Он думал лишь о той минуте, секунде, когда сможет вонзиться в ее здоровое, еще не остывшее от чужих прикосновений тело…

Он будет рвать ее зубами, ногтями!..

Он будет слушать ее стон ужаса, и вот когда она в последний раз глянет в его глаза своими зрачками, он положит ей на горло руки и будет давить…

Давить, давить… Давить до тех пор, пока в ее голубых глазах не появится пелена.

И тогда…

Тогда произойдет это…

То, ради секунды чего он готов вечность сидеть под этим деревом и ждать, когда маленькое существо уйдет, оставив ее одну. Если бы он не ушел, его пришлось бы убить.

Берта стояла, прижав руки к лицу и улыбаясь. Ей нравился этот мальчишка. Питер, который знал все.

Уже не в силах держать свою бурлящую жажду, он вышел из-за дерева.

Он шагнул к девочке, криво улыбаясь уголками мокрого рта.

Резко развернувшись, Берта открыла глаза и окаменела, слившись монолитом с пальметто.

Сломавшийся ноготь вонзился в мякоть на пальце, но она не чувствовала боли. По коре пальметто скользнула капля крови, и он увидел это. Шипя языком в собственной слюне, он сделал к ней еще шаг.

– Дженни! – не крикнула, а сказала Берта.

– Питер!.. – ее крик утонул в глубине легких.

– Питер… – прошептала девочка, двигая еще не остывшими от поцелуев губами. Ее шепот растворился в ней самой.

Ночь безжалостна.

Как красива ночь.

Питер вышел из джунглей. Ничего не изменилось с тех пор, как они с Бертой улизнули с берега. Даже Филиппинец и тот лежит, как лежал – скрестив ноги и слушая болтовню Гламура с Катей. «Я сделаю вас звездой номер один на «Пегас-фильм»!» – говорил он ей, а она смеялась звонко и весело.

Питера окутала пелена вечернего, пахнущего цветами тумана. Он даже не ощущал знакомого вкуса бриза. Но не удивлялся этому Питер, потому что, когда его целовала Берта, она пропитала его запахом джунглей. Там есть какие-то цветы, которые закрываются на ночь, как ракушки, а утром распускаются, и тогда на кромке джунглей появляется этот пряный аромат…

Теперь все в его жизни будет по-другому, думал Питер.

Так думают все, кто познал любовь первую, но не дошел до глубины истинной и последней.

Откуда-то из глубины джунглей, прокричав, выпорхнула птица. А за ней – белокрылый попугай. Эка невидаль за пять дней…

Но Питер почувствовал, как по его теплой после объятий Берты спине волной пробежала омерзительно холодная волна страха…

Грязное, слюнявое, отвратительно пахнущее существо повалило девочку на землю.

От его дыхания ее стошнило, но он не давал Берте повернуться на бок. Он разорвал на ней майку и, скуля, стал ронять ей на грудь капли слюны…

Она задыхалась, пытаясь повернуться, она выбивалась из сил, но он держал ее, бешеными, почти желтыми гепатитными глазами пожирая ее грудь…

Девочка поняла, что захлебывается от рвоты, но в неполных пятнадцать трудно понять, что захлебываешься, значит – умираешь. Она дергалась, стараясь освободить свои тридцать шесть килограммов веса из-под давящей ее кучи падали, но не продвигалась ни на дюйм.

Питер уже бежал к Дженни, стоявшей ближе всех, когда тварь снова навалилась на почти потерявшую сознание Берту…

Ночь смешлива, как патологоанатом.

Берта помнила, как над головой ее, где-то высоко-высоко, там, где сходятся кроны деревьев, протянулась тонкая, блестящая нить. Застыла перед глазами ее – и захохотал попугай…

Он перевернул ее на живот и рукой, давя, словно разрезая торт, провел ногтем по худой загорелой спине…

Водить пальцем по бархатному телу было настолько приятно, что он закатил глаза и в истоме заурчал. Девичья плоть, подаваясь под ногтем и мгновенно краснея от прилива крови, возбуждала его и призывала к последнему действу.

Губы Берты шевелились, не издавая ни звука. Широко раскрытыми, обезумевшими глазами она смотрела прямо перед собой.

Сделав несколько неловких движений на коленках, он подполз к голове девочки…

Она замерла. Земля была совсем рядом, в нескольких сантиметрах…

И на замле лежала большая, с чьим-то профилем, монета…

Берта положила на нее ладонь и сжала пальцы. Вместе с землей, монетой и клочками травы…

* * *

Разметывая заросли, Левша врубался в лес. Когда на пути появлялись стебли-«подростки», он одним взмахом срезал их ножом.

Немыслимо. Чем дальше он углублялся в лес, тем скупее было солнце. С каждым шагом Левша погружался в поздний вечер.

Еще десять метров, и его вдруг окутал мрак.