Берта Исла

– Ты слишком все преувеличиваешь, Берта. Как любая мамаша. – И тут то, что поначалу лишь слегка проскальзывало в ее тоне, зазвучало вполне отчетливо. Она перешла на приказной тон: – Когда он приедет, не забудь поговорить с ним. Мы находимся далеко, но дело нельзя считать закрытым. И решить вопрос надо ко всеобщему удовольствию. Крепко поцелуй за меня сыночка, будь так добра. Мигель посылает вам обоим свои самые нежные приветы. Поверишь ли, но он еще больше растолстел.

Я не поехала в аэропорт встречать Томаса. Самолет прилетал слишком поздно, чтобы просить кого-то из родственников посидеть с ребенком. Не хотелось причинять им беспокойства. Я могла бы вызвать няню, но решила, что Томасу лучше не видеть моего расстроенного лица сразу по прилете, лучше не видеть, как я кусаю губы, не решаясь задавать вопросы при посторонних, лучше ему побыть еще немного одному, но уже в Мадриде, и не подвергаться допросу в такси по дороге из аэропорта Барахас до нашего дома на улице Павиа, рядом с Королевским театром, где растет столько высоких деревьев. С деревьями нам очень повезло, иногда я часами смотрю на них как завороженная, а в ветреные дни слушаю шум листвы. Пусть Томас успеет привыкнуть к мысли, что он снова вернулся сюда, увидеть обычный пейзаж, посмотреть на Белые Башни на проспекте Америки, которые считаются воротами в город, пусть доедет до Кастельяны по извилистому холму Братьев Беккер, а потом двинется к центру, самому что ни на есть центру столицы; и пусть поймет: то, что, наверное, казалось ему очень и очень далеким, может даже увиденным во сне когда-то давным-давно, снова доступно его взору, во что бы он ни впутался и где бы ни побывал. Я решила ждать его дома, приготовив легкий холодный ужин, ждать, пока не услышу поворот ключа в замке или звонок, если ключ он потерял – легко ведь потерять или забыть ключ, если ты им не пользуешься и он тебе не был нужен месяца два или больше, а я уже не помнила точно, какого именно числа он уехал, – его отсутствие показалось мне вечным из-за “эпизода”, из-за моего страха, из-за подозрений, с каждым разом все более обоснованных, ведь теперь я была почти уверена, что Кинделаны сказали правду или хотя бы часть правды. Я решила дать ему время – пусть сосредоточится, приведет в порядок мысли, пусть, если угодно, прорепетирует в уме то, в чем собирался признаться и в чем должен будет признаться. Он имел разговор со своим неведомым мне начальством, и они обсудили эту проблему, как он сказал: “Сегодня они дадут какой-нибудь ответ”. То есть уже дали вчера. А потом он получил от них разрешение, а может, не получил и будет молчать или ответит коротко: “Не спрашивай меня, Берта, и впредь тоже никогда не спрашивай. Если ты все еще хочешь оставаться со мной, тебе придется слепо доверять тому Томасу, который часто уезжает и оказывается где-то в другом месте. Так вот, если тебя не устраивает тот, что возвращается, и тот, каким он после возвращения становится, ты можешь считать себя свободной, и я ни в чем тебя не упрекну. Да, сердце мое будет разбито, у меня не останется ничего, выбранного мною самим, и вся моя жизнь ничего не будет стоить. Но не по твоей вине – я все пойму. И спорить не стану”.