Берта Исла

– Да какая разница, – не сдавалась я. – Наверняка ни один из ваших премьер-министров понятия не имел, чем вы занимаетесь, ты и твои друзья, рядовые вашего войска, хотя ты, возможно, уже повышен до сержанта или даже до лейтенанта. И уж тем более от них вам не поступало никаких распоряжений. Не будем говорить про то, что ты называешь Короной, про королеву: этой несчастной женщине вообще нет до вас дела. И тут ничего не изменилось после Второй мировой войны, Томас, ни в Англии, ни в любом другом месте. Люди, служившие в УПВ, верили, будто служат Черчиллю, родине, символом которой он тогда был, но это ведь очень условный взгляд на вещи, если в нем вообще есть хотя бы доля истины. Они работали на Локкарта, или Кроссмана, или Делмера, – я перечисляла имена, чтобы произвести на Томаса впечатление, хотя знания мои были весьма убогими, – или на кого-то, кто стоял ниже. А люди из МИ-6 работали на Мингиса, или Вивиана, или на их подчиненных, непосредственных или стоявших гораздо ниже. И ничего бы не изменилось, даже если бы Мингис каждый день встречался с Черчиллем: армия была бы так же далека от Черчилля, как ты от Тэтчер или от своего главного начальника. И так заведено везде и всюду. Они перекладывают решения на чужие плечи и устраняются, прячась за завесой тайны. Эта завеса очень удобна: сквозь нее иногда можно что-то увидеть, а иногда нет, а если заложить толстую складку, завеса станет вдвое плотнее, а если две складки – то не будет видно вообще ничего. Так что почти никто понятия не имеет, кому он служит и от кого в действительности получает приказы для исполнения. Но ведь это абсурд: всем кажется, будто они знают, на кого работают… но действуют-то вслепую. Да хоть бы и знали… – Я замолчала, выдержав паузу, чтобы проверить его настроение и понять, перестал ли он злиться и слушает ли меня. Кажется, недавняя вспышка немного утихла, и теперь он более или менее внимательно следил за ходом моих рассуждений. – Дик Фрэнкс, насколько мне известно… – назвала я имя их предполагаемого шефа.

– Продолжай. Даже если это и он, что с того? – Томас опять заговорил по-английски и все с тем же тягучим американским акцентом, что совершенно выбивало меня из колеи.

Но он ограничился парой коротких фраз, поэтому я продолжила:

– Помнишь ту сцену из шекспировского “Генриха Пятого”? – Благодаря преподаванию на отделении английской литературы я успела изучить пьесу досконально.

– Какую именно?

– Вечер перед боем, когда король заворачивается в плащ и вступает в разговор с тремя солдатами, которые не спят и, не выпуская из рук оружия, в большом страхе ждут наступления рассвета. Король выдает себя за такого же, как они, солдата и подсаживается к их костру. Солдаты говорят откровенно, как принято среди своих, мало того, двое из них позволяют себе весьма непочтительно отозваться о короле, поскольку сидящий рядом человек для них в тот миг и в той ситуации – никакой не король, а они не его подданные, так что могут спорить и говорить что им вздумается.

– Да, это знаменитая сцена, очень знаменитая. За ней, кажется, следует монолог о степени вины воюющих. Ну и к чему ты ее вспомнила?