Берта Исла

Однако я еще какое-то время понаблюдала за Эстебаном. Минуты шли. Я видела, как он смотрит по сторонам и часто поглядывает на часы, как выкурил подряд три сигареты, заказал вторую чашку кофе, несколько раз снял и снова надел шляпу. И вдруг я почувствовала, что он меня заметил, издали узнал мою фигуру на балконе. У него, разумеется, никакого бинокля не было, поэтому он просто сощурился. Потом на всякий случай опять надел шляпу (таким жестом тореро водружают себе на голову монтеру) и встал, не спуская с меня глаз, во всяком случае, так мне почудилось. Из-за того, что бинокль сильно приближал его, я и сама чувствовала себя под наблюдением. Он замахал руками в знак приветствия – или чтобы дать о себе знать: “Эй, эй! Если ты Берта, то я тут, вот он я”, – во всяком случае, так мне почудилось. Я поняла, что обнаружена, и покраснела, и всполошилась, и ушла с балкона, и скрылась в комнате, как шпион, который вдруг понимает, что его разоблачили. Постепенно мне удалось успокоиться. В конце концов, он ни в чем не мог быть уверен. И даже не видел моего лица, закрытого биноклем. К тому же я тоже изменилась, хотя и гораздо-гораздо меньше, чем он. Я подождала несколько минут, прежде чем снова выглянуть, но на сей раз постаралась сделать это незаметно, со всеми мыслимыми предосторожностями. Эстебана я на прежнем месте не увидела. И тут же зазвонил телефон, и он опять нагнал на меня страху. “Наверное, Янес зашел в кафе, чтобы позвонить, я ведь дала ему свой номер, и совершенно напрасно дала, теперь он у него есть и будет”. Я решила не брать трубку, гудков было десять, потом телефон зазвонил снова – пять гудков, и, судя по всему, Эстебан уже потерял надежду связаться со мной. Я еще немного подождала, прежде чем опять высунуться, и поняла, что моя догадка была правильной: он снова сел за столик, но больше не вскакивал и не махал мне руками, а продолжал упорно сидеть, терпеливо курил и пил кофе.

Я глянула на часы: Янес ждал меня сорок минут. Когда же ему наконец надоест, когда же он наконец разозлится, когда поймет, что я не приду на свидание, которое сама же и устроила, сама же и назначила? Эта мысль меня смутила и устыдила. “Как некрасиво я повела себя, как легкомысленно. Нашла его подъезд, попросила мне позвонить, сказала, что хочу встретиться, а теперь он сидит и ждет меня. А я передумала всего лишь из-за того, что мне не понравилось, как он выглядит. Ведь только его внешность и осталась у меня в памяти с тех давних пор. Кроме того, он помог мне и достойно себя вел. Но главное – лишил меня невинности, к которой с таким благоговением относился глупый Томас”. Мысль о том, что я могла бы лечь в постель с этим толстяком, мелькнув в голове, вызвала отвращение. Он был мне неприятен. Хотя кто знает, если бы я пошла туда и немного поболтала с ним, если бы снова увидела улыбку, оставшуюся прежней, я бы быстро привыкла к его новому облику и сквозь него разглядела бы прежнего Эстебана. “Нет, это немыслимо, – подумала я, – если я обманула его, то еще и потому, что он назвал меня “прелесть моя”, а также из-за самурайского пучка. Бедняга, наверное, таким образом он чувствует себя похожим на тореро, ведь волос для хвоста, как у матадора, у него не хватает, да и вряд ли он смог бы втыкать в быков бандерильи, отрастив такое пузо, сам ведь сказал, что там надо бегать много и быстро”.

И тут я поняла, что провожу транспозицию. Я уже много лет не видела Томаса, целых семь лет, а этого срока достаточно, чтобы он, если остался в живых и вдруг вернется, как герой романа или реальной истории, то есть как, например, полковник Шабер или Мартин Герр, тоже сильно переменился, может, даже больше, чем Эстебан Янес, поскольку ему наверняка довелось попадать в разные переделки, спасаться от преследований, а став дезертиром, скрываться от тех, кто хотел непременно его покарать. Я постоянно воображала, какой могла бы получиться наша с ним гипотетическая встреча, и тем самым усугубляла свои терзания: значит, меня все никак не оставляла пустая и бессмысленная надежда, во мне все еще жила фантастическая вера. “Нет уж, ни к чему это, – думала я, стараясь отогнать подобные мысли, – а то появится, как Эстебан Янес, который с непонятным упрямством ждет меня; не дай бог, тоже окажется толстым и лысым, изменившимся до неузнаваемости, с испорченным характером, и дальнейшая судьба будет рисоваться ему унылой по сравнению с эмоциями, пережитыми за годы беспорядочных странствий; он будет знать, что закончились страдания, опасности и мерзкие операции, а возможно, его будут терзать муки совести, или, наоборот, ожесточившись до крайних пределов, он станет гордиться своими подвигами и тем, что везде, где побывал, сеял чуму, вражду и вызывал пожары, обрекал на смерть врагов или убивал их собственными руками – душил, пускал в ход пистолет либо нож, не знаю, как именно убивал, и никогда не узнаю”.