Берта Исла

Неожиданно я расплакалась. Да, со мной такое бывало довольно часто, и не всегда получалось сдержать слезы. Приступы бывали короткими, накатывали вроде бы ни с того ни с сего и в самых обычных или, скажем, нейтральных ситуациях. И не всегда были связаны с моими скачущими мыслями, как в тот раз. Слезы могли хлынуть внезапно, когда я сидела в кино или смотрела новости по телевизору, когда смеялась с подругами или вела занятия (и должна была любой ценой взять себя в руки), когда шла одна по улице по своим делам, когда играла с детьми, которые уже были не такими маленькими, и если я не прятала слезы, смотрели на меня с тревогой, поскольку детей обескураживает, когда они видят слабости родителей, – им сразу начинает казаться, что это лишает их защиты. Правда, своего отца дочь и сын практически не видели ни довольным, ни печальным: пока они росли и задавали вопросы, им была изложена официальная версия, версия Бертрама Тупры, версия Форин-офиса или версия Короны: их отец был одним из погибших на Фолклендах, одной из жертв той маленькой и не слишком героической войны, о которых почти никто уже не вспоминал, одним из погибших в нелепом противостоянии, принесшем великое бесчестье аргентинским военным и великую славу тщеславной Тэтчер, которая получила с этого хорошие дивиденды. Напрасно погубленные жизни, бессмысленные жертвы – как оно обычно и бывает.

Прошло шестьдесят пять минут после прихода бандерильеро в кафе, и я решила опять туда взглянуть, так как прежде ничего не рассмотрела бы из-за слез, затуманивших глаза. Прошло шестьдесят пять минут – а он все еще сидел на террасе. Потом опять зазвонил телефон – десять гудков, Эстебан, вероятно, время от времени пытался поговорить со мной, но не слишком часто. Меня тронуло такое терпение. Неужели ему было настолько важно увидеться со мной, неужели он так мечтал о встрече? Неужели так часто вспоминал меня все эти двадцать лет – после нашего быстрого и случайного секса, который для него явно не был первым опытом и уже растворился в ночи времен, еще не вступившей в свои права? Я почувствовала сомнение. Раз он до сих пор не ушел, я еще могла бы спуститься, придумать какое-нибудь оправдание для столь непростительного опоздания и немного посидеть с ним. Мне стало его жалко. Вот ведь какая преданность. Но у него, видно, была уйма свободного времени, если он позволил себе потратить час с лишним на совершенно незнакомую женщину, на вынырнувший из прошлого призрак, на ту, что, возможно, тоже стала толстой и постаревшей, на ту, что от полного отчаяния вдруг взяла и разыскала его. Я колебалась, колебалась… И все никак не могла ни на что решиться, но тут увидела, что он просит счет – через семьдесят минут после того, как должно было начаться наше свидание, на которое сам он явился с такой пунктуальностью. Янес расплатился, встал, перекинулся парой слов с официанткой (наверное, что-то объяснил ей, устыдившись своего долгого и напрасного ожидания), в последний раз огляделся по сторонам, поглубже надвинул шляпу, застегнул пуговицу на пиджаке и неспешно зашагал в сторону Королевского дворца, и шел очень медленно, поскольку наверняка был огорчен и разочарован. Больше Эстебан мне не звонил. Не попытался условиться о новой встрече, узнать, не забыла ли я о ней или это он сам перепутал дату, время и место. Он не захотел ничего выяснять и ставить меня в неловкое положение, спросив, не я ли стояла на балконе в доме на улице Павиа. Он смирился со случившимся – или все понял.