Беруны. Из Гощи гость

Две недели прошло с тех пор, как Тимофеич и Ванюшка с Федором и Степаном, прыгая

со льдины на льдину, выскочили на этот берег.

Двое суток прогоревали они тогда у воды, поджидая, не покажется ли исчезнувшая где-то

– не в морской ли пучине? – окладниковская лодья. Они не замечали ночного холода, поутру

не слышали гомона птичьего вокруг, и мысль о еде не шла им на ум. На третьи сутки

Тимофеич развязал мешок, достал оттуда солонину и роздал всем по куску. Люди пожевали и

молча двинулись за Тимофеичем тою же дорогою обратно к избе.

Было тихо на острове, на пустынном Малом Беруне, куда заходит корабль разве в бурю,

укрываясь в губовине и выжидая здесь погоды. Корабли в этих местах были очень редки;

только случай мог подогнать корабль к Малому Беруну, и ждать такого случая в это лето уже

не приходилось.

Где-то дальше, за горою, в оврагах и пещерах, прятались до времени медведи-ошкуи, но

дикий олень – видно было – стоял на пригорке, как каменный, запрокинув свою рогатую

голову назад. Степан полдня полз к нему на брюхе; медленнее улитки тащил Степан свое

тело по земле и камням, и, когда захотел приладить для выстрела ружье, камень-кругляк,

сдвинутый с места, сорвался вниз и стал там перестукиваться с другими камнями во рву.

Олешек дернул головою и прянул с пригорка, да так, что Степан не успел даже вскинуть

ружье. Степан выругался и пошел к избе, где застал Тимофеича уже за второй корзиной.

Ванюшка и Федор тоже должны были скоро вернуться, потому что солнце уже клонилось

низко и заливало края ложбинки холодным румянцем. Так вот осенью в Мезени, в последние

стылые, но солнечные ещё деньки румянятся окошки в домишках, и дети, наигравшиеся и

озябшие, бегут обогреться у мамкиного подола.

Ванюшка и Федор, бродя по морскому берегу с одним топором, ушли далеко от избы и,

выйдя к небольшому носу, заметили вдали множество бревен, словно плот там распустился и

покачивался на волнах. Федор с Ванюшкой подошли поближе, но расстояние между ними и

плотом оставалось то же, не уменьшаясь, точно плот этот уходил от них с тою же скоростью,

с какою они шли к нему. Федор и Ванюшка выбились из сил, гоняясь за неуловимым плотом,

и наконец как бы стали его настигать, потому что уже различали отдельные бревна, но бревна

эти уже не выглядели плотом, а были навалены на берегу и разбросаны по воде кое-как, без

толку и порядка.

– Да это, Ваня, выкидник! – воскликнул Федор. – То-то будет Тимофеичу подарок!

Натопим мы теперь избу, как баню! А Тимофеич-то всё печалился, что заморозит нас Берун.

С такими дровишками не заморозит, небось.

– Не заморозит! – звонко выкрикнул Ванюшка и, как жеребенок, бросился вприпрыжку

вперед.

Низкий берег был в этом месте весь загроможден лесом. Огромные бревна колыхались и

на воде, терлись друг о друга и протяжно скрипели, как колодезные журавли. Откуда могли

взяться здесь такие дерева, чуть ли не в обхват толщиною, с такой узорчатой древесиной, то

крепкой, как камень, то мягкой и податливой, как будто даже теплой?.. Ванюшка всё прыгал с

бревна на бревно, а Федор присел на гладкий, обтертый водою и льдами чурбан и стал

рассматривать наваленные вблизи бревна. Это было дорогое, заморское, не наше, не русское

дерево, не сосна и береза. Отторгнутое от родных берегов бурями и ураганами, смытое

водами, оно целый век кружило по многим морям, блестя на солнце мокрою спиною, и

наконец закончило свои странствия, прибитое к Малому Беруну, к безлюдному острову в

холодном океане.

Ванюшке надоело скакать с одного мачтового дерева на другое, и он прикорнул где-то за

бревном. Пустыня и тишина словно обволакивали Федора мягкой пеленой. Он снял шапку и

закрыл глаза. Слабый ветерок играл его волосами. Уже пятнадцать дней жил Федор на этом

острове, а до того только слышал о нем в разных бабьих выдумках и сказках. И всё эти дни

здесь, как камни-окатыши, были и будут похожи один на другой и, как окатыши же,

сдвинутые по склону оврага, один на другой будут наскакивать, один другой обгоняя. Здесь

по-особенному кружится время, приближая попавшего сюда человека, скорее всего, к одной

лишь смерти.

Федор вздохнул и открыл глаза. Он нагнулся за шапкой, которая лежала на бревне подле,

и приятный запах взволновал его, как далекое воспоминание. Так же пахло и в жарких

странах, вытравивших из Федора его молодость и силу. Шапка лежала на душистом дереве,

которое называется кедром мексиканским; оно легко и прочно, и его ароматическая смола

источает приятный запах.

Федор очнулся от своих мечтаний и стал топором постукивать то по одному бревну, то по

другому. Здесь были удивительные сорта дерева, над которыми в царицыных подвалах с утра

до ночи гнут спину краснодеревцы: пальмовое дерево разных видов; дерево фернамбук из

Южной Америки, дающее мебельным мастерам красную краску различных оттенков;

палисандровое дерево, от которого пахнет словно фиалкой.

Многое тут было знакомо Федору, если иногда не само по себе, то хотя бы по тому