Беруны. Из Гощи гость

Шуйский. Какой смелостью должен обладать писатель, чтобы, после Пушкина отважиться

прикоснуться к этим фигурам!

Я не стану дальше хвалить роман, не в этом я вижу свою задачу. Мое дело познакомить

вас с Зиновием Самойловичем Давыдовым, рассказать о его творческом пути.

Когда вы прочитаете роман, советую вам взять другую его книгу. Называется она

«Корабельная слободка». Она перенесет вас на берег Черного моря, в город русской воинской

славы, в самые критические для него времена, времена Севастопольской обороны.

Последняя работа Зиновия Давыдова вышла в 1958 году. Это историческая повесть

«Разоренный год». А за несколько месяцев до этого писатель умер.

Дело пережило человека, ведь недаром последними словами, которыми он закончил

повесть о Минине и Пожарском «Разоренный год», были: «...снова зацветает жизнь»...

Сейчас в эту новую, зацветающую жизнь снова входит старый роман Зиновия Давыдова

«Из Гощи гость», который прежде, при первом своем появлении понравился читателю так,

что и сказать невозможно. Будем же надеяться, он и сегодня взволнует сердца.

И. Рахтанов

Часть первая

ЛАТЫНЩИКИ

I. УЧИТЕЛЬ

На рассвете метелица утихла, снег поголубел, и дворники пошли с лопатами за ворота

отгребаться от лихих сугробов, перекативших уже через тын. Глядь, а из сугроба одного

торчат чьи-то ноги в покореженных сапогах, и ворон, уместившийся на стоптанных

подметках, рвет и теребит отпоровшиеся латки. Мужики бросились к сугробу, выволокли из

ямины подснежной человечка, стали трясти его, дергать за бороду, щипать ему нос, тереть

ему уши...

– Онисифор... – молвил один. – Онисифор, подьячий1, княжичев учитель... Вишь, брёл-

брёл, да малость не добрёл.

– Пьяница он, Онисифор, бражник! – откликнулся другой. – Чать, на Москве по всем

кабакам он известен... Онисифор, пробудись! Опохмелиться пойдем ли? Онисифор

1 Подьячие – служащие различных учреждений Московского государства: делопроизводители и писцы. Были и

вольные подьячие – «площадные»; эти на Ивановской площади в Московском Кремле обслуживали частных

лиц, составляя для них за особую плату разного рода деловые бумаги.

Васильич!

Но Онисифор спал непробудно, вечным сном; он не алкал и не жаждал, и опохмеляться

ему было теперь ни к чему. Не добудившись его, мужики погалдели, потараторили, да и

поволокли подьячего на двор, к житному амбару напротив княжеского дома.

Зимнее утро медленно натекало на Чертолье1, расплывалось по заулкам, расходилось по

хворостининским дворам меж работных изб и всяких хозяйственных построек. А на снегу

возле житницы лежал человек, учитель малолетнего князя Ивана, бывший площадной

подьячий Онисифор Злот, за описку в царском титуле отставленный от дела и под окошком

писчей избушки битый плетью. Он и вправду был пропойца лютый: даже холщовый свой

бумажник и медную чернильницу пропил он давно и промышлял тем, что ходил по боярским

дворам, обучая малых ребяток по азбуке рукописной:

Аз-буки-букенцы,

Веди-веденцы...

С указкой костяной и перышком лебяжьим научил подьячий и способного княжича

Ивана читать и писать и даже складывать стихи.

Но что было теперь делать с мертвым Онисифором? Никто этого не знал, как никому не

ведомо было, есть ли у Онисифора какие-нибудь родственники в Москве и где жил этот

человек, который почти ежедневно приходил на Чертолье к княжичу в комнату, исправно

получал из княжеской поварни полагавшийся ему корм и в сумерки снова брел по

опустевшей улице неизвестно куда. Но раздумывать тут было нечего: подьячий был мертв, и

его взвалили на дровни, покрыли рогожею и повезли прочь со двора. Выбежавший на

крыльцо перепуганный княжич увидел, как стегнул вожжою по взъерошенной лошадке

Кузёмка-конюх, как дернула она с места и высунулись из-под рогожи ноги Онисифора,

обутые в рваные, выгоревшие на солнце и стоптанные по всем московским кабакам сапоги.

Аз-буки-букенцы,

Веди-веденцы, –

прошептал княжич Иван, вспомнив, как Онисифор года три тому назад впервые развернул

перед ним свою азбуку, разрисованную усатыми колосками, звериными мордами,

человеческими фигурами.

– Аз, буки, веди... – стал твердить, как тогда, княжич, и горячие слезы покатились у него

по горевшим от холода щекам.

Уже и ворота закрыли и подворотню вставили, а княжич все не уходил в покои, все

глядел в ту сторону, куда повезли Онисифора Злота. О чем плакал молодой княжич? Ему и

самому до конца неведома была причина его слез в этот запомнившийся ему морозный день.

Но грудь его разрывалась от жалости, непонятной и нестерпимой, ранившей его сердце,

точно калёной стрелой.

II. В МЛАДЕНЧЕСКИЕ ДНИ

Отец княжича Ивана, старый князь Андрей Иванович Хворостинин-Старко, провел всю

свою жизнь в государевой службе, на воеводствах да в походах, и княжич Иван вырос под

присмотром мамки и самой княгини Алены Васильевны. Но мамка Булгачиха,