Беруны. Из Гощи гость

древнееврейскому царю Давиду.

Он приезжал к ним на двор, князь Семен Иванович Харя, и, сдав коня стремянному2

своему Лаврашке, поднимался по лестнице наверх, в хоромы. И еще на лестнице встречал его

хозяин, князь Андрей Иванович, и вел в столовую, где за серебряным петухом с хмельным

черемуховым медом шептались они о разном, а все больше и чаще о той непомерной силе,

какую стал забирать себе худородный Борис Годунов, только вчера, при Иване Грозном,

выскочивший опричным начальным и уже ныне, при Федоре Ивановиче, царе-недоумке, –

могучий правитель государства.

– Которые были знаменитые боярские роды на Руси, те миновалися без остатку, –

вздыхал князь Семен, собрав редкую бороду свою в горсть. – Пошли теперь татаровья

Годуновы да литвяки Романовы... Мудро, мудро!

– Всё кобыльи родичи да кошкины дети?.. – подмигивал потешно старик хозяин гостю

острым глазком, разблестевшимся от хмельного напитка.

Притопывая ногой и размахивая полою шелкового зипуна, принимался расшалившийся

старик пырскать на рыжего кота Мурея, стремглав влетавшего в горницу с привязанной к

хвосту бумажкой. Но за котом вдогонку несся в коротком комнатном кафтанчике русоголовый

мальчик. Кот по лавкам – и мальчик по полавочникам, кот под стол – и княжич за ним туда

же. И они так уж и оставались под столом, потому что князь Харя, придавив каблучищем

коту хвост, произносил с расстановкой, обсасывая утиную ножку, варенную в патоке:

– Следует. . детей хорошо учить... и наказывать их плетью. И разумно... и больно... и

страшно... и здорово.

Вот и теперь – уже как будто первым легким пухом стали одеваться щеки молодого князя

Ивана, а норовил начетчик этот добираться к ларю Семена Ивановича, когда тот уезжал на

время в свои поместья либо в Волоколамский монастырь на богомолье. Тогда-то княжич

Иван оставался хозяином ларя, всех сваленных там книг.

IV. НАХОДКА

На деревянном гвозде над книжным ларем висела у Семена Ивановича четыреххвостая

плеть, именуемая «дурак». Князь Семен, несмотря на свои тридцать лет, был женат уже

дважды, но плеть была у него одна – и для покойной княгини Матрены и для нынешней его

княгини, Настасеи Михайловны. Князь Семен крепко держался старины и по старинке

считал, что женщина ниже мужчины и что жену, как и ребенка, следует учить побоями и

плетью.

– Ум женский нетверд, – любил он повторять поучения, вычитанные из старинных книг,

обладателем коих он был. – Из-за женщин все зло на свете, от них – всякий грех. Следует

избегать бесед с женщинами... Не слушай россказней женских.

И князь Семен мало беседовал с княгинями своими. За князя Семена разговаривал его

четыреххвостый «дурак», и «дураком» этим и вогнал князинька в гроб хворую и безответную

княгиню Матрену; но вот нынешняя, Настасея-княгиня, попалась ему с норовом. «Дурак»

дураком, он и по спине Настасеи Михайловны погуливал частенько, но случалось, что и

князь Шаховской выходил на крыльцо смутный, как туча, с распухшей щекою, с переносьем,

исцарапанным в кровь.

Княжич Иван встречался с княгиней Настасеей всякий раз, как жаловал к дяде Семену в

тесовые его хоромы посреди обширного двора на Лубянке. У книжного ларя с

помещавшимся над ним «дураком» Настасея Михайловна то и дело наталкивалась на

книголюбивого отрока, шептавшего что-то из развернутой желтой, рассыпавшейся от

времени книжки. Княгиня целовала княжича и приговаривала:

–Здравствуй, касатик, здравствуй, родной! Все в книжки глядишь, глазки слепишь!.. Что

тебе книги те?..

И она принималась потчевать гостя тогдашними лакомствами: сушеными сливами,

огурцами в меду, сахарным изюмом, инбирным леденцом.

Так проходили дни и годы после смерти Онисифора Злота, и князю Ивану миновало

2 Стремянный – слуга, сопровождающий всадника.

семнадцать лет.

Однажды сидел он, как много раз до того ему приходилось, возле ларя с знакомыми

книгами, вертел одну какую-то из них в руках и прислушивался к заглушенному шуму,

которым жил всегда кладбищенски тихий дом дяди Семена. Хоть бы детский крик откуда-

нибудь, хоть бы взвизгнула собака! Нет, только двери ноют где-то далеко и мыши точат

застоявшуюся годами рухлядь. Князь Иван ждал, что вот заскрипит ступенька под ногою

Настасеи Михайловны и застучат ее серебряные подковки в мощенных дубовыми брусками

сенях. Но по дому временами звонко шлепали чьи-то босые ноги, а ступеньки молчали так

же, как этот чужой ларь, полный старых, мертвых книг, как эта плеть, неведомо для чего

повешенная над ларем, как все эти разукрашенные резьбою шкафчики и расписанные

красками сундуки.

Князь Иван глянул на книгу, которую держал в руках, и швырнул ее в ларь. Потом взял

другую, без переплета, оборванную и обтрепанную, раскрыл наудачу и поразился тому, что

увидел. В книжном ларе у дяди Семена он наткнулся на такую впервые. Это была нерусская

книга, и непонятно было, как могла она попасть в груду церковных книг, в ларь к Семену