Беруны. Из Гощи гость

– Взял у меня тот боярин сынишка моего Петруньку в годуновский стан неволею...

– И с голодной поры хлебенка ржаного не ели, и хлебенка не дают; отощали мы,

государь, до полусмерти...

– Кто не говеет, того они плетьми, а которые не причащаются, тех они розгами тысячи

раз...

Под Димитрием дрожал его конь, оседая на задние ноги и неистово поглядывая на толпу,

нараставшую с каждым мигом.

– Покажи милость!.. – неслись к Димитрию хоры голосов, иззябших и протяжных от

неизбывной беды.

– Пожалуй нас, сирот!..

– Пити и ести...

– От стужи и голоду...

– Жжены и мучены...

– Потому что бьет нас не про дело, а без вины, занапрасно; и многих нас изувечил и глаза

подбил, у иных скулу переломил, на работу берет до свету, а с работы спускает после свету.

– Ох, и кнутья сыромятные, батоги неисчислимые!..

Но голоса эти все больше покрывались другими – зычными глотками горлопанов,

которые не плакались на беду свою, а кричали о ней перед государем и сбежавшимся

народом.

– Хватают нас годуновцы на пытку и мучат, и грабят, и бесчестят...

– Приезжают к нам в Комаринскую волость великими полками, нагло. И за крестьянами

с ножами гоняются и замахиваются.

– Взыскивают с нас людодёрцы всякие дани басурманским обычаем немилосердно.

Толпа уже приходила в исступление от боли и ярости. Задние напирали на передних.

Кулаки, узловатые и бурые, раздутые, как печные горшки, поднимались над обнаженными

головами, черными, серыми, плешивыми, колыхавшимися в непрерывном движении.

– Тут тебе и оброк и переоброк! – зло выкрикивал худой человечишко, ухватившийся

рукою за плетенную жемчугом кисть на шее Димитриева коня. – Тут тебе и пошлины всякие!

Тут тебе и государева подать!

– Эй вы, голь! – попробовал было перекричать уже ревевшую толпу воевода Рубец, но

Димитрий остановил его и поднял вверх руку.

Толпа покричала еще и понемногу смолкла.

– Плоховато дело, – сказал Димитрий улыбнувшись, – а чем помочь? Верно: бедные

люди беспрестанно трудятся, а хлеб свой и без соли едят от последней нищеты. Монахам же

только о пище своей сладкой забота. Пьяное житье их мерзко и незаконно; обычай их

неприятен. Борис Годунов, безвременный царь, нажаловал сытому монашеству волостей с

крестьянами, и чернецы купаются теперь в крестьянских слезах. Но не будет больше так! –

выкрикнул Димитрий с силой. – Дадим мужику выход!.. Монастырские грамоты кабальные

повелим в огонь метать!

Толпа завыла, охваченная небывалым восторгом.

– Го-гой!.. Гой-гой-гой!.. – заклокотало сотнями глоток и понеслось по полю к нарытым

на лугу землянкам и к котлам, брошенным на догоравших без призору поленьях. Полушубки

нагольные, однорядки, сермяжные армяки, все латанные в латку и дранные в дыру,

задвигались, заколыхались, заходили ходуном: – Гой-гой-го-о-ой!..

И из этого всколыхнувшегося, зажившего моря вдруг вынырнул чуть ли не под брюхом

Димитриева коня Баженка-атаман и с ним стариковатый человек в железной шапке,

скрюченный в дугу и с двумя клюшками в обеих руках.

– Говори, Акилла, – дернул Баженка старца за охабень.

– Грамливал я Казань, – крикнул Димитрию старик, потрясши клюкой. – Батюшку

твоего, Ивана Васильевича, видывал я не единожды. Что в той Казани народу легло – сила!

Чрево мне изорвали в сече той, хребет изломали... А он, Грозный царь, проплыл мимо на

бахматище смуром, златотканый чепрак, глянул в нашу кучу и повелел водой студёной

отливать. Ну, чрево я залепил, хребет так ли, сяк ли вычинил, да и батюшку твоего грозного

пережил. Ох, и грозен же был, ох, и крут! Наплакались при нем бояре и князи от тоски по

своей воле. Ну, и ты, видно, такой: в сокола пошел красным лётом. Искореняй и ты их с

корнем, не оставляй на племя. Огнем их надо бы жечи и давать им иные лютые смерти. А на

выходе крестьянском и кабальных грамотах нам с тобой по рукам бить.

Димитрий засмеялся, сверкнул зубами. Не чаявшая такого исхода толпа затихла в

ожидании.

– Слову нашему царскому не веришь? – спросил уже угрюмо Димитрий.

– И слово твое крепко, – молвил в ответ ему Акилла, – а по рукам будет еще покрепчае. У

тебя пистоли, ан и у нас дубинки Христовы...

Димитрий переглянулся с приближенными своими и, сняв рукавицу, протянул руку

Акилле.

– Коли так, давай по рукам.

Тот выпрямился насколько мог и хлопнул Димитрия по белой, маленькой, словно не

мужской его ладони. Толпа дрогнула было, зашевелилась, но, оттеснив спиной Акиллу, перед

Димитрием стал Баженка. Он отвел руку и в свой черед ударил Димитрия по руке.

– Так-то вот, – молвил ворчливо Акилла, – покрепче будет.

– Ты б и то, польготил нам, – добавил и Баженка, – чтобы нам под тобою прожить было в

мочи... А мы тебе порадеем, сколько достанет нашей мочи.

И оба они, Баженка с Акиллой, подались назад и пропали, подхваченные бурным

людским потоком. Он снова взыграл вокруг Димитрия и воеводы, вокруг цветных всадников,

мерно колыхавшихся над толпою на рослых своих скакунах.