Беруны. Из Гощи гость

Дьякон, как ни был во хмелю, но понял, что у Димитрия опять начинается припадок.

1 Пищаль – огнестрельное оружие, подобное ружью. Были и артиллерийские пищали, называвшиеся

затинными, так как ставились в затинах – в особых местах внутри укрепления, «за тыном».

Привычными и сильными руками снял Отрепьев Димитрия с седла и внес его в первую же

приворотную избушку. Он положил его на земляной пол, прикрыл с головою снятой с себя

черной манатейкой1 и выгнал хозяев на улицу. Хлебнув воды из стоявшей в углу кади,

Отрепьев сед на лавку и стал ждать, пока лежавший под его манатьею хрипел и бился об пол

всем своим туловищем, с размаху.

III. ТАТАРКА

После Моровска сдался Чернигов, и лишь с Новгород-Северска стало изменять

Димитрию счастье. Ни осада, ни приступ, ни попытка поджечь деревянные стены городка не

дали ничего, и годуновское войско, запершееся в крепости, посылало со стен ругательства и

проклятия вору, который назвался Димитрием Ивановичем, московским царевичем.

Только вчера умолкла и под Добрыничами злая сеча. Служившие Димитрию запорожцы

всею массою своею бежали с поля битвы, а сам Димитрий едва не попал в плен к

годуновцам. И вот сидит он уже под Рыльском в полевом шатре и слушает, как бьет в шатер

снежная крупа, смотрит, как синие уголья гаснут в жаровне, как факел смоляной трещит и

коптит. Вдруг за шатром шорох: комнатный служитель Димитрия Хвалибог пришел, должно

быть, стлать постель. И впрямь Хвалибог, да не один... Держит за руку кого-то в желтых

шароварах, в красных сафьяновых чеботках2.

– Вылез, государь, я в степь из табора с молодыми ребятами по следу, по волчьему

порыскать, да вот... – Хвалибог улыбнулся, – не с мертвой волчихой – приехал обратно с

кралей живой. Татарина мы из мушкетонов3 кувыркнули, а ее привез я сюда.

Сказал Хвалибог, поклонился и вышел. В шатре остались только Димитрий с татаркой,

маленькой, дикой, почти совсем ребенком. Сушеной полынью пахло от нее и дымом.

Турецкие монетки, нашитые у нее повсюду, позванивали на ней жалобно, как льдинки в

ледоход. Она сбросила с ног чеботки, подошла к Димитрию, потрогала золотую кисть,

свисавшую у него с нашейной цепи, и улыбнулась. Димитрий дал ей пышку медовую с

изюмом, и татарка принялась жевать, усевшись у ног Димитрия, на рысьей шкуре. Потом

взяла его руку, повернула ее ладонью кверху и стала вглядываться в ее бугорки и впадины и в

спутанный узор пересекающих одна другую линий. Она начала рассказывать что-то

Димитрию на непонятном своем языке, и постепенно голос ее перешел не то в пение, не то в

причитанье. Димитрий выдернул у нее свою руку, и татарка приникла к его рукаву мокрым от

слез лицом.

«Дурка, блажная...» – подумал Димитрий, и ему стало не по себе.

– Ну, чего ты, чего? – молвил он недовольно, но плечики татарки не переставали

содрогаться, и она задыхалась в придушенном плаче.

Димитрий протянул к ней руки и, подняв ее легко, усадил возле себя.

– Ну, будет, малое, плакать что!

Он снял у себя с мизинца колечко с жемчужиной, окруженной алмазами, и надел его

татарке на коричневый пальчик. Та улыбнулась сквозь слезы и снова овладела Димитриевой

рукой. Татарка водила ноготком по Димитриевой ладони, уверенная, что по линиям его руки

может прочитать его судьбу, и опять рассказывала ему что-то долго, вполголоса, как великую

тайну. А когда добралась наконец до линии, ближайшей к большому пальцу, линия короткой

и прерывистой, то снова заплакала и, выронив из своих рук белую руку Димитрия, стала

выть и рвать волосы у себя на голове.

– Олю-ум!.. – причитала она, заламывая руки. – Олю-ум!.. О-о-о!..

«Олюм!..» С этим криком налетали татары на пограничные наши городки, швыряя на

всем скаку горящие головни в лохматые стрехи и поражая всякого не успевшего ухорониться

коваными булавами и копытами коней. «Олюм!..» – что значило: «Смерть!»

Димитрий понял предсказание татарки. Он наотмашь ударил ее в грудь и схватил

1 Манатья – монашеская мантия.

2 Чеботки – башмачки.

3 Мушкетон – старинное короткоствольное ружье с расширенным дулом, для того чтобы заряд из нескольких

пуль расходился в разные стороны.

лежавшую подле пищаль.

– Ведьма! – крикнул он, вскинув самопал1 к плечу.

Грохнул выстрел, но татарка была уже за шатром. Улюлюканье поднялось по всему

лагерю вслед маленькой чернавке в желтых шароварах, которая во всю прыть неслась прочь

по обмерзлым горбам.

В шатер к Димитрию ворвалась перепуганная стража. Димитрий сидел бледный, с

рыжеватыми волосами дыбом. А на разостланной по земле шкуре, возле стоптанных

чеботков, обнизанных мелким серебром, дымилась нарядная пищаль, выложенная черепахой

и насеченная золотом.

День пришел зимний, хмурый, обездоленный, неполадливый. Весь этот день кипело

вокруг Димитриева шатра тысячеголосое человеческое море. Весь день толпились в шатре