Беруны. Из Гощи гость

– Панове! – как будто бы крикнул он полякам, взъехавшим уже на мост, но те и не

обернулись, мост проехали и своротили к Чарторыю. А князь-Иванов бахмат сам потянул

рысью прямо по Чертольской улице к темневшему вдали хворостининскому двору.

И ночью, в постели лежа, князь Иван услышал шепот, невнятное бормотание, потом чей-

то голос нараспев:

«Боже, – говорит, – милостивый спас! Сколь ни ходил, сколь травы ни топтал, краше

1 Верхняя одежда.

Русской земли в целом свете не видал».

О, ведь это Аксенья, девка Аксенья... Вот она стоит у двери, в коричневом плате; вот

надвигается вместе с дверью на князя Ивана, глядит и шепчет:

«Не улюбил ты меня, князь Иван; не улюбил и на муку предал».

«Что ты, Аксенья!..» – мается князь Иван.

Но дверь поплыла назад, и вместе с нею Аксенья плывет, пятится, пропадает вдали.

«Что ты, Аксенья... Аксенья... Борисовна!..»

И князя Ивана будто плетью ожгло. Он дернулся всем телом и глаза открыл. Светает

едва. И дверь на своем месте белеет. Никакой Аксеньи тут нет.

«Вот так, – подумал князь Иван в тоске. – Чего не померещится во сне человеку!»

И, хлебнув квасу из стоявшего подле ковшика, князь Иван снова заснул. Целая ватага

людей в кунтушах и магерках окружила его вмиг. Играют вокруг него на конях, дергают его

за однорядку, тормошат. Один кричит:

«Ворона!»

Другой вторит ему:

«Ротозей!»

А в стороне возникла толпа шляхтянок в перьях и лентах; польки, гляди, тоже смеются

над князем Иваном, вороной и ротозеем. Но скоро все затмилось точно облаком пыли, и весь

остаток ночи князь Иван проспал не просыпаясь, без маеты и сновидений.

XXXIII. ПЯТУНЬКИН КИСТЕНЬ

Утро пришло румяное и свежее; растворились в нем без остатка все томления ночные. У

князя Ивана сразу и вылетело из головы все, что томило его во сне ночью; вместе с другими

окольничими стоял он с утра в Грановитой палате; как на других, был и на нем становой1

парчовый кафтан.

– Учись, Иван Андреевич, обычаю посольскому. .

Обернулся князь Иван – это Басманов, к двери проталкивается, кивает головою, шепчет:

– В Париже не ударить бы и тебе в грязь лицом.

– То так, Петр Федорович, – улыбнулся князь Иван.– Обычай не прост, не грех и

поучиться. – И стал внимать, как ретиво спорят с великим государем польские послы, как

хитро перечит им думный дьяк Афанасий Иванович Власьев.

– Государство, – говорит, – к государству не применится: великого государя нашего

государство живет своим обычаем, а государя вашего государство – своим обычаем.

«С Афанасием хоть куда, – подумал князь Иван. – Ему посольство не в кручину. С ним и

ехать мне к Генрику королю».

Но тут заговорил польский посол пан Александр Гонсевский. Он говорил сначала по-

латыни, потом по-польски, говорил долго и кудревато, и, как ни прислушивался князь Иван,

он не мог понять, к чему клонит хитрый поляк. Наконец добрался-таки до смысла, когда

посол назвал Смоленск и Северскую землю, обещанные Димитрием польскому королю за

помощь против годуновских войск. Князь Иван чуть не вскрикнул, когда услышал такое.

Глянул на царя – не по-царски он ёрзает на троне, хмурится, шепчет что-то Афанасию

Власьеву, своему великому секретарю.

Кончил пан Гонсевский, стал говорить Власьев. Не польский король, сказал он, вернул

прародительский престол великому государю Димитрию Ивановичу, а все люди Московского

государства признали его и привели в стольный город Москву. Сигизмунду польскому за

дружбу и великий государь Димитрий Иванович рад платить любовью и дружбой; но чтобы

отдавать исконно русские земли полякам – этого русский народ никогда не дозволит. Никогда

ничего от Московской земли не отойдет к Литве.

Князь Иван вздохнул, да так глубоко, точно не в многолюдной палате стоял он, точно

струею чистого воздуха наполнил он грудь. Слова Афанасия Власьева не оставляли

сомнений. И, должно быть, совсем напрасно раскручинился князь вчера, услышав подлую

болтовню двух хохлачей, раскачивавшихся впереди него на долгохвостых конях.

1 С перехватом по стану, то ость шитый в талию.

Князь Иван уже не слушал дальше, а только глядел кругом – на поляков, на бояр, на

попов, на царя.

Царь сидел на престоле в красном углу, под алым балдахином с золотыми кистями.

Волшебное сверкание алмазов исходило от Димитриева венца, от скипетра в его руке, от

меча государева, с которым стоял подле престола великий мечник Михалко Скопин-

Шуйский. А Шуйский другой, Василий Иванович, он тоже тут: сидит близ государя по левую

руку, в парчовой шубе, в высокой боярской шапке, глаза трет кулаком, бороденку жидкую

треплет. И, пока дьяк вычитывал по списку ответные статьи послам, Димитрий поднял

голову, глянул направо – духовные власти, глянул налево – думные бояре, весь царский

синклит1: Сицкий, Мстиславский, Шуйский... Шуйский?.. Димитрий улыбнулся... Ах,

Василий Иванович!.. И Димитрий подал ему знак рукой.

Вскочил с лавки Шуйский и, путаясь в шубе долгополой, подбежал к балдахину; оборвал