Беруны. Из Гощи гость

– Гужом подавиться! – вскричал Микифорко, потрясенный тем, что только что услышал.

– Вконец погибнуть нам теперь, православным христианам, от еретицы такой!

– Гужом ли подавиться, али от еретиков погибнуть, только христианской кончины нам не

будет, – молвил уныло Ярема. – Чего и ждать, коли и великий государь у нас чернокнижник!1

– Ой! – чуть не скатился Микифорко с козел под колеса. – Ой, Яремушко, статочное ли

дело – чернокнижник?

– Брел я утром по рынку промыслить на дорогу чего, – продолжал Ярема огорошивать

Микифорка своими чрезвычайными вестями. – Добрел до калашного ряда, а тут – знакомец

мой, Шуйских человек, Пятунькой кличут, И сказывал мне Пятунька этот: «Слыхал, говорит,

государь у нас, Димитрий Иванович, чернокнижник? Потому-де, что звездочетные книги

читал и астрономийского учения держится». И я ему на то: «Коли-де государь чернокнижник,

то чему верить!»

– Чему и верить! – согласился Микифорко и в предельном отчаянии размахнулся

кулаком, волочившиеся по земле вожжи зацепил. – Ех, тередери тебя, стой!

И Микифорко спрыгнул с козел, обежал вокруг возка и бросился к избе, над которой

мотался на высокой жерди сена клок. Но, на беду, проснулась тут старица на своем матраце,

сунула она голову в шапке за кожаную полсть, и засверкали у нее в глазах Микифоркины

пятки, выкручивавшие все дальше от возка, все ближе к избе. Старица завопила, клюкой

застучала:

– Окаянный пес! Али не наказано тебе было, чтобы не пьянчевал проездом! Ужо погоди!

Узнать тебе плетей за бражное воровство! И ярыжному с тобой... Оба вы воры.

Микифорко повернул обратно к возку, но тут из-за угла избяного, из-под тына дворового,

из кустов, ямок, даже из-под земли как будто, стали скакать какие-то калечки, безногие

поползни, прихрамывающие раскоряки, и с ними здоровые мужики с котомами и орясинами,

бродяги-пройдисветы. Накопилась их вмиг целая рать. Окружили они Микифорка,

подобрались и к возку, стали горланить:

– Гей, бояре, метай сюды рухлядь какую, нищей братье на пропитание! Знай выметывай,

живо!..

Ярыжный на козлах хотел было им плетью погрозиться, даже стукнуть одного-другого

по голове для острастки, но плети не было подле – видно, обронил ее ярыжный где-нибудь

дорогой.

– Стой, мужик! – окликнул ярыжного какой-то толстоголосый, с плоским лицом, с

медной серьгою в ухе. – Чего ищешь, ладонями по облучку тяпаешь? Эку пылищу поднял!

А старица тем временем из себя выходила от кручины и злости; она тыкала в калечек из-

за полога клюкою, бранилась, плевалась:

– Какую такую рухлядь, басурманы!.. Где тут вам бояре, грабители, святой веры

Христовой отступники! Иноку-старицу ограбить долго ль, ан страшный суд на что? Воз-

дается каждому по делам его на страшном суде.

Но толстоголосый с медной серьгою в ухе, не оборачиваясь к старице, оставался подле

ярыжного.

– Из Москвы сегодня? – спросил он, нагнувшись, подняв валявшуюся под колесами

плеть.

– Сегодня, – ответил угрюмо ярыжный, разглядев плеть свою в руках толстоголосого

1 Колдун.

бродяги.

– До свадьбы государевой время долго ль? – продолжал расспрашивать толстоголосый.

– А мне откуда ведомо это? – пожал ярыжный плечами. – Я на свадьбу ту не зван. Да и

тебя, чать, такого не кликали.

– Кто кликал, а кто и не кликал, – осклабился толстоголосый. – А хотя б и не кликали, я и

незваный приду. Все мы отсель незваны будем.

– Ну и выходит так: коли незваны, так хуже татаровей, – буркнул ярыжный, жалея о

своей железной плети с булатными перьями на яблоке.

– Выходит и так, – снова осклабился толстоголосый и, сунув плеть за пояс, пошел к

кучке калечек, тормошивших Микифорка.

Но что было с Микифорка взять? Не лапти ж, не армячок – дыру на дыре, не упрятанную

за щеку полушку!.. Калечки и подтолкнули Микифорка под лопатки маленько, так что он на

всех четырех дополз до возка; а тем временем уже и сундучишко, привязанный к запяткам,

бродяги срезали, и возок, никем не задерживаемый, мог бы катить дальше своею дорогой. Но

Микифорко пустился на хитрость. Он перебрал вожжи, тронулся как бы нехотя, шагом,

отъехал саженей на двадцать да как гаркнул:

– Ех, тередери-тередери!..

И припустил во весь опор подальше от лихого места.

Но Микифорко мордовал своих разномастных меринков напрасно. Не к чему ему было

вожжами дергать, кнутом вертеть, тередери кричать: калечкам и бродягам было не до него.

Они дружно трудились над сундучком черничкиным, хлопали по нему палками, колотили

камнями. Окованный жестью сундучок не поддавался, да и большому висячему замку было

хоть что. Тогда подошел толстоголосый, ударил плетью по замку раз, ударил другой, замок

остался цел, но скоба лопнула, откинулась крышка, и с десяток рук сразу потянулся в

сундучок за черничкиным добром. И выпорхнула из сундучка насквозь проточенная молью

преветхая шубейка на облезлых беличьих пупках; за ней пошли глиняные четки, две зеленые

скляницы... И больше ничего не зацепили в сундучке шарпавшие там пальцы, ничего, кроме