Беруны. Из Гощи гость

и еще дальше – за речку, в лес, в ельник, осыпанный снегом, в чащу лесную, в пустыню

безлюдную. А там уже и останавливать клячу не пришлось: сама, лядащая, пристала и

дальше не пошла. Сдернул тогда Кузёмка рогожи с бочек, и вылезли оттуда на волю Акилла,

красный от натуги, и князь Иван, у которого ныло тело от бочки тесной, от толчков на

поворотах, от талой воды, пронизавшей его до костей.

– Эх, ну! – гаркнул князь Иван на весь лес и, обхватив Кузёмку, стал мять его, трясти,

бороться с ним, валить его с ног. – Кузёмушко! – выкликал князь Иван, притиснув

послужильца своего к груди. – Кузёмушко-друг!.. Не забуду, ввек не забуду службы твоей...

Кузёмушко!.. Состряпал каково! В бочке!.. Га-га!

Облаком клубился пар вкруг загнанной клячи, стонало в лесу эхо. Акилла смеялся, глядя

на Кузёмку и князя Ивана, но вдруг рассердился, кинулся к ним со своими клюшками:

– Чего беснуетесь? Не ко времени... Рано еще... Не доспело... Уходить надо... Не медля...

Уходить...

Князь Иван бросил Кузёмку, руками развел, дыша тяжело, улыбаясь растерянно.

– И то, Иван Андреевич, – молвил в свой черед Кузёмка. – Уходить... Уходить, не медля...

Стой вот, Акиллушка; монастырь-от вон там, подмонастырье – вон там. Я пролезу. Уходить

надо, уходить, – сказал он озабоченно. – Хватятся, погоня нам будет.

Он юркнул в ельник и пропал в чаще.

– Куда ж это он? – спросил недоуменно князь Иван.

Но Акилла не сразу ответил. Он напряженно внимал удаляющемуся шороху; он

прислушивался к потрескиванию, к постукиванию, которыми жил в эту пору лес; древним,

уже притупившимся слухом силился старик поймать что-то сквозь щеглиный свист, беличье

цоканье, волчью перекличку и отдаленный звон.

– Сейчас воротится, – откликнулся он наконец, как бы очнувшись. – В слободу побежал,

коней приведет. Добрые кони, замчат нас далече...

Далече?.. Куда далече?..

И тут только призадумался князь Иван о том, о чем не думал, трясясь в бочке,

скрючившись там в три погибели на стылом льду, в ледяной воде. Куда же он денется теперь,

дукс Иван? Где укроется, что станет делать, как будет жить? В Бурцову на Переяславль

кинуться или в Хворостинину деревню под Волоколамск? До Хворостининой рукой подать:

за ночь и пешком добрести можно. Там у приказчика, у мужика у Агапея, отсидится князь

Иван до поры. А сколь долга пора та? Ждать ее, ждать.

– Акиллушка, – молвил шепотом князь Иван, – куда же подадимся головой поклонной?

Акилла сдвинул брови, ощетинились они у него...

– Поклонной?.. Николи голова моя поклонной не бывала. Вишь, хребет у меня каков – к

земле так и шибаюсь, да голову только что перед царем небесным клоню. А податься нам,

скажу тебе, одна нам дорога: в обход Москве, на Коломенское село. Пока шел тебе допрос да

расспрос да было в монастыре тебе истязанье, под Коломенское рязанцы пришли с

Болотниковым в съединении, туляне с Пашковым... Не стерпела Земля неправды, неволи.

Поднялась... Го-го! – оживился Акилла. – Земля!.. Царя другого надо бы... Ну, да не то, –

потух он опять. – Не о том... Что те цари!

Акилла махнул рукавицей, обошел вкруг саней и подвинул зачем-то бочку, съехавшую к

краю.

– Был в оны лета, – начал он торжественно, – велик царь на Москве – Иван Васильевич.

А ноне стал царь на Москве... Василий Иванович. Василий Иванович, – повторил Акилла. –

Шуйский. Шуйский! – ударил он клюшкою о снег. – Человек глуп и нечестив, пьяница и

клятвопреступник, боярам потаковник, правды гонитель, черным людям зложелатель.

Он передохнул, подумал и стал говорить медленно, не повышая голоса:

– При Грозном царе была холопу кабала, да был из кабалы выход в Юрьев день1. Ступай-

де, смерд, в Юрьев день на все на четыре рядиться-кормиться, пиши новую порядную2, где

тебе любо. Да схитили бояре у народа велик его день, и стала холопу сугубая кабала. А ноне

станет и кабала трегубая. «Не держи, – говорит царь Василий, – холопа без кабальной

грамоты ни единого дня». Садись, дескать, на коня, боярин, езжай в приказ Холопий, пиши

1 Юрьев день – 26 ноября старого стиля. За неделю до Юрьева дня и в течение недели после поселившийся на

помещичьей земле крестьянин имел право уйти от помещика. Это право выхода было постепенно отнято у

крестьян, и они оказались таким образом прикрепленными к земле навсегда (крепостное право).

2 Порядная грамота – договор при съемке крестьянином помещичьей земли.

на послужильца кабалу до скончания его века, на детей его и потомков пиши, будут тебе

крепки крестьянские души. Будут бояре на боярстве, дьяки на дьячестве, мужики на

боярском навозе. Будут в роды и роды, навечно, неисходно. Поп кади, и попович, значит,

кади; псарь атукай, и псарёнок кричи «ату». По породе тебе сесть, по породе тебе честь, и

бесчестье по породе.

– Не по породе, Акиллушка, – прервал его князь Иван. – Не по породе надобно

жаловать...

– Надобно! – повторил Акилла. – Ведомо и мне, как надобно. Ведома и дума твоя, Иван