Беруны. Из Гощи гость

– Негодница! Дрянь! – распознал ротмистр сквозь гром и крик блекочущий голос

поручика Гревеница.

– Шиш! Нехристь поганый! – выла какая-то баба голосом, хриплым с перепою и

простуды.

Наконец внизу что-то бухнуло так, словно пороховой погреб взорвался под ротмистром

Коссом. И затем весь этот содом сразу выкатился на двор.

Ротмистр Косс вскочил с места и побежал к окошку. По двору, крича во весь голос,

неслась девка Улька, простоволосая и окровавленная. А за нею, поминая всех чертей и

дьяволов, бежал с обнаженной шпагой поручик Гревениц фон Юренбург. Он был без камзола

и шляпы, белобровый поручик с яйцевидной головой, и ноги его путались в длинной рубахе,

которая выбилась у него из коротких штанов.

Ротмистру Коссу не удалось на сей раз закруглить завершительную фразу и поставить

последнюю точку на знаменитом своем труде. Автор «Плана» быстро сунул не совсем даже

еще просохший пергамент под подушку и схватил стоявшее в углу копьецо. Царапая по полу

окованным древком и прыгая через ступеньку, ротмистр ринулся вниз.

На дворе уже кишела почти вся корчма ротмистра Косса. Татарин Хозяйбердей бежал

Ульке наперерез, норовя ее заарканить двойною ногайской петлей. Но Улька не давалась и

бежала прямо на веревку, которую злодейски протянула поперек дорожки жёнка Манка. Вся

кабацкая голь сразу взяла сторону Ульки. Пропойцы, не покидая своих мест в тени

ротмистровых амбаров, швыряли в пробегавшего мимо поручика куски рассохшегося

коровьего помета.

– Усь-усь-усь-у-у-усь!.. – оглушительно уськал поручику вслед распухший и засаленный

мужичина в рваной бабьей кофте, целыми днями валявшийся на земле под стрехою

ротмистровой конюшни.

– Ги-ги-и-и!.. – гикал по-казачьи поручику другой, может быть и впрямь казак, но также

припаявшийся надолго к солодовням и пивоварням ротмистрова двора.

И во всем этом столпотворении никто и не услышал, как скрипнула калитка и на двор к

ротмистру Коссу шагнул молодой человек в малиновой однорядке1 с оттопыренною пазухой.

VII. В ГОСТЯХ У ИНОЗЕМЦА

Улька бежала по протоптанной в траве тропке, не замечая веревки, предательски

подложенной жёнкою Манкой. И, когда девка добежала до веревки, Манка с силой дернула

веревку, и Улька, зацепившись, растянулась на дорожке. Тут ее сразу перенял вооруженный

копьецом ротмистр Косс и собственноручно отволок в угол двора, где и запер в заклетье. А

поручик успел уже тем временем поспорить с пропойцами – завсегдатаями Коссовой корчмы,

на которых стал наступать все с тою же обнаженною шпагой. Пропойцы не давали ему

подступиться; они по-прежнему уськали и гикали и забрасывали поручика кочерыжками,

битыми черепками, песком и сором – всем, чем попало. Но на помощь поручику подоспел

тут ротмистр Косс с татарином Хозяйбердеем, Они отогнали бражников прочь, а у не в меру

развоевавшегося поручика отобрали шпагу и повели его к дому, невежливо подтягивая его

туда за рубаху.

Двор опустел. Стало тихо. Только в дальнем углу выла запертая в заклетье Улька.

Тогда юноша, стоявший у ворот, сунул руку за пазуху кафтана и вынул оттуда книгу,

большую, толстую, без футляра и переплета. Молодчик помялся, потоптался, раскрыл зачем-

то свою книгу и увидел вверху, на обрамленной дубовыми листиками странице, картинку:

каменщика, возводящего палаты. А пониже – рудокоп киркой руду бьет, виночерпий вино

пробует... Далее, на другой странице, два бородача волокут на палке виноградную кисть. А

под бородачами этими, под землею, по которой они идут, мелко-мелко разбежались строчки,

какие-то заморские буковки, невесть какая грамота. Из светлых этих буковок составляется,

наверно, целая азбука. И азбука эта, разложенная по складам, дает речь, никогда не

1 Однорядка – верхняя широкая долгополая одежда без воротника, с длинными рукавами, под которыми

находились прорехи для рук.

слыханную раньше. Как она звенит? И о чем толкует? Вот об этих бородачах с виноградною

кистью? Наверно, о бородачах. И о женщинах с рыластым зверем, и об арапе верхом на

птице, и о портретах, и о ландшафтах... Юноша примял книгу, запихнул ее за пазуху и по

желтенькой тропке зашагал к дому.

Наверху в горнице было открыто окошко. Толстый немчина, сидя на подоконнике, курил

здоровенную трубку. Дымище табачный валил у него изо рта, из носу, казалось даже – чуть

ли не из ушей. Немец пускал его то колечками, то раструбом, то еще другим каким-то

хитрым способом и сидел весь в дыму, как в облаке херувим. Но табакур не спускал глаз с

малиновой однорядки, которая приближалась по надворной тропке.

– Ей! – окликнул однорядку немец. – Что потеряли в мой честна дом, молодой господин?

– Да мне тут надобно... Козодавлева иноземца мне... Как тут к нему?..

– Я есть ротмейстер Косс фон Дален. А ты кто есть?

– Я... я – Хворостинин.

– Кворостини?..

– Да. Князь Иван Хворостинин.

– О-о-о!.. Князь!.. Прошу, прошу, князь Кворостини!