Беруны

Степан с Ванюшкой ехали на передней подводе; за ними на отдельной телеге помещался Савка в железной клетке, которую на скорую руку смастерил для него мезенский кузнец; а позади тряслись Алексей Тимофеич Хилков и рядовой её величества Терентий Неделька.

Терентий Неделька сам установил такой порядок путешествия берунов из своей Мезени в столичный город Санкт-Петербург. Он боялся, как бы кто из них не сбежал и не попасть бы ему, Терентию Недельке, на расправу в Тайную канцелярию[56] по такому делу. Он и на ночлегах по нескольку раз принимался ночью пересчитывать берунов и наведывался даже на конюшню к медведю. Но медведь сопел, высунув язык, а беруны храпели как ни в чем не бывало.

Всё же солдат знал, что за ними за всеми нужен глаз да глаз, потому что Россия была полна тогда дезертиров и бегунов. И солдат поглядывал за берунами, но не забывал и своей фляги, которая была подвешена у него на ремне сбоку. Флягу эту он вывез из турецкого похода, и она отличалась тем чудодейственным свойством, что никогда не иссякала, – потому что, как только солдат замечал, что фляга оскудевает, он останавливал весь обоз и забегал в первый же кабак, которых было по дороге довольно. Там он требовал наполнения турецкой фляги, объявляя, что за вино не платит, так как человек он казенный и едет с царицыным указом. Кабатчики наполняли флягу и, когда подводы снова отваливали от порога, слали солдату вдогонку зычные пожелания скорейшей кончины.

Чем дальше путники подвигались на юг, тем сильнее заедали их комары, и в такой же мере увеличивалась забота Терентия Недельки о его неиссякаемой фляге. Однажды, когда душный день еле заметно пошел на убыль, Терентий Неделька обнаружил, что чудодейственная фляга иссякла. От такого огорчения он стал ругать и себя, и флягу, и берунов, и даже царицу Елисавету, по милости которой он оказался в таких дураках, вместо того чтобы прохлаждаться теперь в столице, в каком-нибудь питейном доме. Заподозрив Тимофеича в том, что он будто бы своим беруновым волшебством испортил турецкую флягу, рядовой её величества Терентий Неделька стал с пьяных глаз чинить Тимофеичу нелепый допрос: по какой, дескать, такой причине они, беруны, до сих пор держат у себя за ледяною стеною царя Иоанна[57], у которого царица насильством отняла корону.

Тимофеич пшикал на солдата и затыкал ему рот руками, но солдат не унимался, на чём свет стоит ругал царицу и кричал, что нет ещё царю Иоанну настоящей подмоги и не приспело время, а когда приспеет время, то царь Иоанн всё равно уйдет от берунов и повелит рубить головы им и прочим царицыным слугам, не пощадившим его младенческой колыбели; что надо было ему, солдату, ещё в Холмогорах податься царю Иоанну на подмогу, да, вишь, так, с бухты-барахты, не пересигнуть через стену ледяную простому человеку.

Солдат бы ещё долго продолжал свои озорные речи, если бы за поворотом не приметил на пригорке новый кабак с прибитой над дверьми дощечкой, где царский орел казал языки на обе стороны дороги всем прохожим и проезжим, куда бы они ни держали путь свой. Солдат соскочил наземь, живо обернулся, и, когда снова зарылся в сено, оказалось, что его турецкая фляга опять обрела свою чудодейственную силу. 

VII. БЕРУНЫ ВЪЕЗЖАЮТ В ПЕТЕРБУРГ

Степан пытался заводить разговоры с ямщиками, расспрашивая их, не проезжал ли здесь и в какую сторону архитекторский сержант Михайло Неелов и при нем женщина, Настасья Петровна. Но ямщики отвечали, что ездит здесь всякий народ, и сержанты и другие, и с ними бывают женщины, и Настасья Петровна и какая-нибудь Анна Сидоровна, а проезжал ли такой Михайло Неелов, этого они, ямщики, не знают. Проезжал в прошлом году по тракту какой-то копченый; кажется, Михаилом Нееловым был прописан в подорожной или Федосеем Мацуевым?.. Нет, кажется, Федосей Мацуев. И женщина при нем действительно была – может быть, и Настасья Петровна.

– И-эх, завейся веревочкой!.. – кричал ямщик и стегал веревочным кнутишком исчахлых своих лошаденок, которые на ходу клевали мордами так же, как сам ямщик носом.