Берущий ветром (СИ)

Ямщик перевозил за свою жизнь не мало самого разного народу, в том числе и множество самых разных господ - и важных, и не очень, и совсем не важных, но таких, как в этот раз возить ему еще не доводилось ни разу. Таких важных проезжих людей вез этот конкретный ямщик чуть ли не в первый раз за свою не короткую в целом ямщицкую жизнь, да и у его напарника такая вот поездка выдалась впервые, хотя и он, тот - второй, что сейчас чутко дремал на запятках, передыхал дневную скачку тревожным отдыхом опытного возницы, был весьма искушенным в своем ремесле человеком, и он тоже гонял дилижансы по этому тракту уж не первый и не второй пяток лет.

А сколько их, таких вот прогонных пятков наберется в недолгой и тревожной ямщицкой жизни? Тряска на облучке, тревожный сон на запятках (да разве ж это сон, в самом деле?), тяжеленные ведра с водою на каждой станции или промежуточной остановке, да и мешки с овсом не легче этих проклятых ведер, да водка-водочка распроклятая, да драка пьяная, с засапожными ножичками или тяжеленным дрючьем в мускулистых ямщицких руках, да скверная, вечно недожаренная, а то и пережаренная селедка в придорожных грязных трактирах, да до того залапанные и затасканные трактирные девки с непонятно какой заразой в нутрях, что на них и смотреть бывает тошно, а не то что кувыркаться с ними на сеновалах или в верхних трактирных комнатах с клопами да тараканами на пол-ладони. Все эти прелести вечной прогонной жизни быстро сводят любого ямщика в раннюю бессовестную могилу.

И это еще хорошо, если смотритель роковой, крайней в недолгой ямщицкой жизни почтовой станции окажется человеком сочувственным, если он сам будет из бывших прогонных, и в таком счастливом случае тело отъездившего свое ямщика как-нибудь, предварительно закатав его в совсем уж ветхую конскую попону поплотнее, и притом достаточно быстро доставят на его родную почтовую станцию и отдадут безутешной теперь уже навеки его женке, что рыдая во весь голос над отъездившим свое бедолагой и поливая его последнюю, несущую прогорклым конским потом плащаницу обильными слезами, готовится к враз подступившей непростой своей дальнейшей жизни впроголодь и впрохолодь.

И хорошо тогда, если нету у того несчастного ямщика детишек или есть их совсем немного. А если есть и притом много? Что тогда его бедной женке делать?

А не то, так и закопают где-нибудь на обочине этого вот распроклятого, избитого тысячами частных и казенных подков, почтового тракта. И захудалого провиденциального авгура не позовут к той придорожной последней постеле несчастного труженика дорог, и Славу Провиденсу над безымянною, чернеющею свежей землею ямой, не споют - пусть, мол, гниет дубленая ямщицкая шкура как себе хочет, знаем мы ихнего забубенного брата. Им все одно - от чего, где и как помирать, на какой обочине спать вечным покойным сном. Им все едино.

Приблизительно так размышлял ямщик, что сидел сейчас за тяжелыми восьмерными вожжами, а еще он думал о том, какая же это дрянь - новейшая попарная запряжка восьмериком. А все от этих проклятых новин, пусть они будут неладны вместе со своими завидющими юропами и туды их хитрющими, жадными до всего на свете иглиями, провалится бы им всем вместе прямо под землю, или в тягучем болоте им бы всем сгинуть, а не мучить и не истязать по всему белому свету своими проклятыми новинами и без того намученных и натруженных людей. Вот совсем же еще недавно гонял он с напарником шестерики с запряжкой по трое в ряд и это было - дело. Едешь и не нарадуешься, что днем, что ночью, а ход-то у экипажа какой плавный да ровный. Эх.

И какая бы ни была луна, и как бы не горели передние фонари, а згу передней тройки шестерика было всегда хорошо видать с высокого ямщицкого сиденья. А теперь вот на тебе - поди, попробуй рассмотреть згу передней двойки этого распроклятого восьмерика. Чуть стемнело и все - уж не видно никакой зги, ни даже крупов двух передних лошадок не видно. И как тут, скажи ты на милость, править как следует - точно по ямщицкому дорожному уложению и всем прочим дорожным ынструкциям? Как их после этого не нарушить? Особенно если выпало тебе гнать дилижанс безлунной ночью и через лес?

Хорошо хоть лес не дубовый, а вроде сосняк, да все равно. Оно конечно, при нормальных повозочных фонарях все было бы ничего, да кто ж тебе даст на заправку фитилей хорошего масла? Воры смотрители на повозочные фонари отпускают всегда самую отборную дрянь и езжай с нею, голубчик, как себе хочешь. Оно бывает, что эта дрянь и не горит вовсе, лишь тлеет слабо, и на фитильное масло даже не похожа, а только забивает собою выпускной стакан фитиля какой-то вонючей липкой смолой, и ее, дрянь эту, уже ничем оттудова не вычистишь. Так и едешь ночью втемную, рискуя расшибить и себя и прогонных проезжих в мелкие дребезги, а все от воровства станционных смотрителей. Вот и приходится придерживать лошадиный разбег, да раскрывать ночью глаза пошире. И это еще хорошо, что дождя нету.