Берущий ветром (СИ)

Виконт Де Ночь, ишь ты. Поначалу Ошубе было все равно, но чем больше он приглядывался к незнакомцу, тем больше деталей улавливали его многоопытные глаза, и тем больше сведений об нем они сообщали его осторожному уму. Барон очень быстро сообразил, что попался ему подорожник не из простых бояр. Это было видно и по разговору и по манере держаться. Скорее всего, этот вот Ночью Бей был из старой, родовитой, но обедневшей знати, да как бы еще и не из самих стволовых князей. То, что его попутчик был не из кинжальных маркизов, этой нижней боярской сволочи, которая только вчера пролезла в верхние круги, вывалившись из какой-нибудь провонявшей жареной селедкой холопской кухни или внезапно, вдруг вынырнув на провиденциальный свет из-под какого-нибудь меняльного прилавка, Ошуба не сомневался. Кинжальное боярство легко можно было распознать по так и прущему из всех щелей вульгарству и пристрастию к пошлой кичливой роскоши. Ни о каких ромейских империалах кинжальные маркизеты понятиев иметь не могли, они и слов таких за всю свою жизнь слыхом не слыхивали, главными словами у кинжальных были "сколько", "атас", "икорка", "профит" и еще десяток подобных. А этот вот его темный попутчик и говорил правильно, и понятия об старых империалах имел приличные, и рассуждал весьма здраво, прилично и обстоятельно. Нет, это точно был кто-то из столичных стволовых. Точно.

В начале поездки Ошубе показалось было, что он признал в попутчике среднего князя Существеева или вроде бы даже самого младшего Истфилина, хотя и не без большого сомнения в этом. Ну да ладно, хочет быть Ночью Беем, или Ночью Пашой пусть будет, для краткого дорожного знакомства это не столь существенно. Хотя вроде бы это был все же кто-то из младших князей Истфилиных. Провиденс с ним.

Когда-то старая стволовая знать держала в своих руках буквально все, но постепенно она это все уже утрачивала теснимая со всех мест и рынков сабельными и кинжальными новоприбывшими к застолью жизни вельможами, разного рода ловкачами, изворотчиками всех мастей да прихвостнями разных пошибов, а отпрыски древних родов, что брали свое начало чуть ли не от самого Фьюрика, или даже от мифического больше чем наполовину Ратнорога Бычьего Сердца ошивались теперь по столицам около самых верхних эшелонов, вращались там неизвестно как, почему и зачем, вроде бы пытаясь поддержать свои княжеские стволовые статусы, а может и с какими-то другими целями, кто их - стволовых, разберет как следует? Говорят, что они уже дошли до того, что сами себя понимать перестали. Поговаривали, что стволовые были сейчас не прочь подцепить в столице какую-нибудь глупую и богатую столичную барыню из сабельных, или даже пойти за большие деньги советником к какому-нибудь полудикому северному паше или бею, которые щедро оплачивали эти услуги пригоршнями алмазов, рубинов и опалов. В общем, вели они жизнь темную, и при этом еще не упускали случая выказать свое презрение к сабельным и кинжальным вельможам из новой знати, и к их подозрительно быстро нажитому материальному достоянию, и к их захватанному жирными пальцами, липкому золоту. Не понимал таких вот людей Прохор Патроклович, хоть ты тресни. И был отнюдь не одинок в своем непонимании.

Больше всего непонимания вызывали такие вот люди своей темной жизнью в среде именно неродовитой, но богатой сабельной, знати, которая как раз сейчас только вступала в самый свой цвет, в самую свою мощь и силу, да так уверенно, что в закрытых сабельных кругах уже шли разговоры об том, чтобы и на высшее престольное место было бы неплохо им прилопатить что-нибудь подходящее, потому, что пришла, мол, уже пора пропихнуть туда своего - сабельного, а всех стволовых давно пора распихать где-нибудь по заграницам или попрятать их по именьям, пускай они там гуляют по вишневым садам, пишут там свои мемуары или трутся там с местными, падкими до всего столичного, уездными барынями, и Провиденс с уже ними, со всеми. Прошло их время.

Новые-то сабельные бароны превыше всего ценили как раз свои и чужие тучные и обширные земли, да основательное земельное хозяйство, да набитые разносортным зерном под самую крышу дубовые амбары, да свои неисчислимые стада различной худобы, свои с серебром и золотом, окованные старинной чистой медью, сундуки.