Берущий ветром (СИ)

Все их простое достояние и понятное сокровище одним только своим существованием, наличием, доступностью для широких баронских ладоней в каждый миг времени, проясняло для них мир, делало его очевидным и понятным. Неизвестно же откуда берущаяся столичная роскошь стволовых бывала им попросту страшна своей полной необъяснимостью. Этот-то страх и порождал неприязнь и отчуждение между неродовитыми и родовитыми, что было так хорошо и особенно заметно в столицах. Как было бы хорошо, думал Ошуба, если б всеми делами у нас заправляли основательные неродовитые люди. Как все вокруг было бы просто, понятно, покойно. Да ведь сабельные и ни за какие опалы не полезут в опасную военную авантюру, или в мутный, грозящий многолетним нарушением взаимовыгодных торговых промыслов, спор с иглезисами или астралами, ведь так и прогореть можно, и никаких опалов, чтобы окупить все это потом не хватит, так зачем им сдались настолько дорогие авантюры? Сабельным и кинжальным родные стога да прилавки к сердцу ближе любых авантюрных опалов. А стволовые и лезли, и спорили, и перлись куда не попадя чуть ли не с сабельками наголо, нарожая и себя и всех остальных на весьма острый рожон, да еще и по своим столичным салонам да сигарным клубам кичились этим. Будто бы нельзя ничем иным кичиться, как только такими вот авантюрами, да полученными за них проклятыми опалами.

Вообще же стволовые и так постепенно сходили на нет, вымирали как доисторические крокодилы и это сулило сабельным хорошую перспективу, да еще и кинжальных это обстоятельство продвигало вверх на целую ступеньку, а то и сразу на две, и это было хорошо. Но вот были еще в этом мире и разного рода темные, хоть и родовитые с виду стволовые виконты да беи, которых до сих пор можно было повстречать в ночном дилижансе, и от этого факта иногда становилось тревожно разного рода простоватым, ясным и понятным сабельным баронам.

В столицах уже открыто поговаривали, что обедневшие стволовые вовсю промышляют сейчас самым простым и подлым наемничеством у разных окрестных султанов да ханов, и что прошлогодняя высадка морского десанта янычариев прямо на столичные тороканские пляжи - это их рук дело. Да вот и этот темный виконт, что ехал сейчас в затерявшемся среди бесконечных просторов дилижансе, держал между ногами слишком длинную, точно не уставную, всю изукрашенную золотом и каменьями, саблю, сильно загнутые кверху носки его сапогов были закатаны в заостренные на концах стальные облатки, а из-за бархатного черного кушака выглядывала рукоятка многозарядной ручной пищали револьверного типа.

А ведь никакой войны сейчас и нету, а разбойников, что так много развелось на дорогах после прошлой амнистии ко дню светлого ангела государя, уж давно всех переловили и перевешали специальные конные отряды, хвала и слава Провиденсу, лет пять уж как на дорогах все покойно. Так зачем тебе, родовитый боярин, ручная пищаль за поясом, спрашивается? На какую войну ты сейчас собрался? Наемник, чистый наемник. И не наниматься ли он сейчас едет, скрываясь и таясь в этом вот простом дилижансе?

Барон даже взопрел от всех этих прозрений, стараясь впрочем, всем видом демонстрировать своему собеседнику, что у него это - от ужасной ночной духоты.

Еще поговаривали, что будто многие из родовитых, но обедневших знаются, прости Провиденс, с нечистою силой и потому, мол, у них без счету водится золотишко, но все то золото будто бы темное, проклятое, а потому и цвет у него как бы зеленоватый. И это в наш-то просвещенный, вдоль и поперек изученный различными хитрющими инглезисами век? Нет, все это было - полный вздор. И практичный Прохор Патроклович вдруг подумал, что конкретно вот этот боярин Ночь, которого Провиденс сейчас назначил ему в подорожники, окучивает, наверное, в ближайшей провинции какую-нибудь богатую и глупую, падкую на все стволовое, барыню, а может и не одну, а потом прожигает добытые таким образом средства в столицах, и вот откуда у него весь этот бархат (в Пошехонах такого бархату не соткут, не те руки), и все эти каменья на сабельной рукоятке, и выглядывающий из отворотов кафтана белоснежный шелк кружевного стоячего ворота уж больно сложно сшитой (и точно не в Пошехонах) рубахи. И пищаль тогда вроде бы показалась ему на своем месте, и сабля, а уж окованные железом носки сапогов - так точно.

Ведь подвернись такому человеку в решительный ночной час законный муж той богатой и знатной барыни, в какой-нибудь шкаф или под кровать такой видный мужчина точно не полезет. Под балдахином или за портьерой он тоже прятаться не станет и с прыгать с балкона он тоже не бросится. Скорее уж он схватится крепкой рукою за такую вот саблю или взведет пищальные курки, или резким движением вставит свою ногу в сапог с окованным и загнутым кверху носком.