Берущий ветром (СИ)

И все это хозяйство держалось на твердой руке Ошубы, оно умело управлялось и направлялось ею, расцветало под этим управлением, и еще совсем недавно урожайность шубеевских полей постоянно росла, и численность его стад все увеличивалась, но... Но вот четыре года назад был получен бароном высочайший указ, что привез к нему прямо в усадьбу покрытый пылью, пахнущий водкой и небритый фельдъегерь. В указе черным по белому было прописано высочайшее приказание - немедленно выезжать барону в столицы и приступать там к службе по линии заседаний в центральной думче.

Барон с трудом разбирал витиевато выписанные и какие-то, словно бы по особому бездушные казенные слова, а сердце его сжималось от тоски, но золоченая печать с трехголовым крикливым драконом внизу не оставляла ему выбора. За отказ от службы у него таким же вот витиеватым указом могли легко отобрать баронскую саблю и тогда - все, прощай дорогое Шубеево. Прощай навеки, а все из-за стволовых.

Раньше в думче заседали одни стволовые, но в последние годы высокородное боярство всеми силами старалось избежать службы по этой линии, и туда массово рекрутировались сейчас сабельные бароны из провинций, а порою там можно было встретить уже и кинжального маркизета, причем не одного, а в довольно немаленькой компании других кинжальных.

Ну, какой из барона Ошубы вдумчивый заседатель? Он ведь чистый земельный хозяин. Да ведь барон и грамоте знал не очень хорошо, и читать старался как можно меньше, все боялся испортить свои зоркие хозяйские глаза. Да разве же ему можно было ослушаться такого указа?

Скрепя сердце собрал Прохор Патроклович самые необходимые для столичной жизни пожитки, с тяжелыми вздохами обошел свои обширнейшие владения, как бы прощаясь с ними навсегда, и под голосливый плач многочисленной своей усадебной прислуги женского полу отправился в столицы, где с большой неохотой умостил свой зад на подушку-думку ровно на четыре года. А Шубеево? А милое его сердцу Шубеево осталось на месте, но уже без его хозяйского глаза, без его твердой и умелой руки. Оно словно бы осиротело враз. А разве это мудро? А разве это хорошо?

Ох, прости Провиденс, что в этом мире иногда происходит, прости нас за то, что в нем иногда делается. И все ли оно к добру...

***

Уже через совсем короткое время своего пребывания в столицах Прохор Патроклович возненавидел службу по линии думчи жгучей боярской ненавистью, настолько все это было не его занятие, настолько оно не вязалось с его прочной хозяйской натурой.

Ведь все эти приказы да указы с думческого потолка не спишешь. Всех их надо сначала как-то себе представить да выдумать. Хорошо, если выдумаешь нечто гладкое, а если, прости Провиденс, сочинишь какую-нибудь глупость и гадость?

А ведь вдоль этой глупости всем-всем подряд потом жить придется, бежать вдоль нее задом и передом, переворачиваться через голову, крутиться вокруг нее юрким волчком, кувыркаться сначала на правую от нее сторону, потом на левую. А когда и если вся глупость твоего сочинения, этой нечаянной и не обязательной выдумки прояснится и станет очевидной для всех подряд, в том числе и для высших персон из самых приближенных кругов, ведь придется за нее отдуваться, объясняться, краснеть, терпеть поношения и презрения в свой адрес. Какой позор.

И где же ему - Прохору Патрокловичу Ошубе было набраться всей этой выдумки, всего этого приказного хитроумия в своем обширном хозяйстве? Разве в полях, на лугах да на пастбищах такого можно набраться? Твердая хозяйская рука там была нужна, а не выдумка. Так ведь она у него и была. А здесь...

Но ведь с другой стороны - без такой вот выдумки государству жить тоже никак не возможно, без нее оно плесневеет. Ведь всем подданным бежать-то куда-то надо? Хоть в одну сторону, хоть в другую, какая разница? Не сидеть же им сиднями на одном месте? Как по Ошубе, так пусть бы они скакали и переворачивались вдоль каких угодно указов, но только без его участия. Да разве ж с крикливым трехголовым драконом поспоришь?

Да и что там еще выдумывать? Просто читать то, что уже выдумано раньше другими выдумщиками и то уморишься, а ведь еще и глаз своих ужасно жалко. Они и болят, и слезятся, и чешутся, а ты все читай да читай ими и разбирай разную дурно и неизвестно зачем выписанную на нездешних плотных папирусах гадость. А если испортишь глаза? Глаза-глазоньки хозяйские? Как без них потом свое дорогое хозяйство блюсти?

Да разве же только в одних выдумках и глазах дело? А бесконечные думческие разговоры? Их ведь день-деньской нужно выслушивать. И не только выслушивать, но и вникать в них, и самому говорить что-то в строку. Возражать на них или соглашаться. А еще надобно хоть раз или два в году слезать с подушки-думки, взбираться на прочную дубовую подставку и говорить с нее к остальным думческим заседателям разного рода речи и обращения, и делать это так, чтобы сразу было понятно - идет от сердца. Как же это утомительно.