Бес

- Пей, - не обращая ни на кого внимания, Алекс поднёс руку к моему лицу. Запах крови ударил в нос, пленительный и манящий. Я отшатнулся. Замотал головой, совершенно не понимая, что происходит. - ПЕЙ! - приказал шеф и ткнул свою царапину мне в рот.

Господь свидетель: если кто и может удержаться, и не начать пить, когда от голода и слабости подгибаются ноги, когда в глазах темнеет от сознания собственного бессилия и обречённости, и кровь уже размазана по губам, и буквально сама течёт на язык... То это - не я.

Припав губами к запястью Алекса, я слышал, как за спиной кто-то с всхлипом и чмоканьем сглотнул.

- Спокойно, Валентин, - послышался властный окрик Тараса. - Тебе жертвы не предлагали.

Лишь сделав несколько глотков, я распробовал кровь шефа на вкус. Вероятно, это случилось потому, что он был человеком, и кровь его не слишком отличалась от крови других людей: гемоглобин, кровяные тельца, немного соли и сахара, немного железа... Я мог бы определить, что шеф ел на завтрак - если бы он удосужился позавтракать.

Но вот энергия, её наполняющая - это совсем другое дело. Она была...

Наверное, так бы я себя чувствовал, если бы попробовал выпить радугу.

Усталость схлынула, словно я принял горячий душ, выспался и вдобавок схомячил громадный стейк, две порции жареной картошки, шоколадный молочный коктейль и двойной эспрессо.

Да, именно так я себя и чувствовал: немного осоловевшим и ленивым. Как спящий лев.

- Всё, - сделав над собой усилие, я оттолкнул руку Алекса и вытер губы. - Спасибо.

- Браво, мон шер ами, - интимно подмигнул Тарас. - Ты вошел в клуб избранных: нечасто Алексис даёт попробовать себя на вкус...

Ну почему всё, что говорит этот древний стригой, кажется фривольным и слегка нарушающим рамки приличий?

- Ты просто ему завидуешь, дружок, - Алекс перетянул руку носовым платком, и как ни в чём ни бывало, застегнул манжету на рубашке.

- Ещё бы, - Тарас гордо задрал подбородок. - Я вот ни разу не удостаивался такой чести.

- Может быть потому, что ты ни разу не попросил?

- А вот это уже обидно, - надул губы древний стригой. - Почему для одних правом является то, что для других - привилегия?

Я не стал слушать, что ответит Алекс.

Наклонившись, проскользнул под плетением богомолок, и оказался снаружи защитного круга. Сила бурлила во мне, как раскалённый гейзер. И если я не найду ей выхода, то просто взорвусь.

За моей спиной, но не пересекая защитного круга, встал шеф. Я чувствовал его несгибаемую волю, его напор - и это придало мне уверенности.

Наконец я был готов сделать то, что мы с Алексом задумали накануне.

Над омрачённым Петроградом

Дышал ноябрь осенним хладом...

Шеф декламировал негромко, вполголоса, и казалось, стихи эти предназначены лишь для меня. Лишь для меня звучат чеканные строки, и только моё сердце бьётся в одном с ними ритме.

Плеская шумною волной

В края своей ограды стройной

Нева металась, как больной

В своей постеле беспокойной...

Нахмуренное небо выдало порыв мокрого тяжелого ветра - словно влажным полотенцем хлестнуло в лицо.

... Уж было поздно и темно

Сердито бился дождь в окно

И ветер дул, печально воя...

С последними его словами на арену низвергся ливень. Он хлынул сразу, плотной тяжелой стеной. Он скрыл бесконечные фаланги стригоев, заглушил их кровожадные вопли, истошный вой, тяжелый топот.

Я закрыл глаза. Перед веками поселилась темнота, и не осталось в этой темноте ничего: только дождь, и я.

За спиной тихо звенел огненно прочерченный круг, в который я пробраться не мог - в нём была тихая, как глаз тайфуна, тьма.

На поле же рассеянно светились гнилушки, поганки, огоньки святого Эльма - крошечные светильники, поддерживающие не-жизнь умертвий, воскрешенных кровью графа.

Набрав в грудь воздуху, я смог дотянуться своей волей до самых дальних краёв поля, туда, где всё ещё стояли нетронутые ряды свежих стригоев.

Я видел, я чувствовал незримые ниточки, которые связывали умертвий с Фёдором Михайловичем.

А потом я вытянул руки, и принялся обрывать эти ниточки.

Уши резануло пронзительным воем.

Почуяв близкую гибель, умертвия нахлынули на меня, словно душная разлагающаяся волна, но тут же растворились, растаяли мокрым пеплом: оказывается, одно лишь прикосновение ко мне несло им смерть.

Время шло. Я рвал пучки огромными охапками, играл на них, как на струнах старой прогнившей гитары. А в это время стригои атаковали наш периметр.

Граф послал всех, всё, что у него осталось, на противоположную от меня сторону, и бросил на плетение богомолок.

И женщины не выдержали.

Стоя спиной, я чувствовал, как красное плетение истончилось и лопнуло, как стригои хлынули в образовавшуюся брешь...

И собрав все силы, оборвал последние нити.

Открыв глаза, увидел, как не-мёртвые, один за другим, падают на раскисший дёрн, растворяются под струями дождя и впитываются в землю. Их становилось всё меньше, меньше, они превращались в неопрятные холмики тряпья и грязи на зелёной траве, и... исчезали.

И тогда я сложил пальцы рук в мудру, тем самым завершая процесс распада, преобразуя пепел в перегной, в питательный субстрат для новой жизни.