Бес идет за мной

Выскочил на полянку почти в последний момент. Вынырнул из-за молодых дубков, пронесся меж ветками, словно дух. Прямо перед собой видел маленького мальчика, окровавленного, в лохмотьях; его босые ножки выглядели одной большой раной; ребенок был перемазан в грязи, весь в порезах и ушибах. На шее – синяя опухоль, словно он сидел в дыбах или колодках. Но кто надел бы железо на такого малого ребенка, рискуя гневом инока и нарушая законы Ессы?! Только хунгуры либо сварны.

Время убегало, рвалось, кончалось вместе с жизнью парня. По другую сторону поляны, напротив мальчика, стояла большая черная фигура, как тень из кошмарного сна. Хуже стрыгона, потому что из крови и кости, с большой треугольной головой и пастью, полной кривых зубов.

Скальный волк. Худой, старый, покрытый мозаикой шрамов. Одинокий. Слишком слабый, чтобы завалить тура, оленя-рогача, лося или другого волка. Слишком большой для взрослого человека – а тут малый ребенок…

Незнакомец проскочил перед мальчишкой, встал между ним и волком, заслонил собственным телом.

– Иди! – прошипел. – Давай, подходи! Спроси себя – храбр ли ты… А я щедро объясню тебе мою волю…

Волк дернулся, но глаза его были спокойны как две луны, желтые, не серебряные. Ощущал злость, обнажал клыки, дергался вправо-влево, вперед-назад. Смотрел на незнакомца и деревянную маску, что выглядывала из-под капюшона, ту, что закрывала лицо, на его худые руки.

– Подходи же…

Волк и правда пошел: с пеной у пасти, злой; переломил себя, прыгнул! Его челюсти раскрылись, кривые зубы целились в серого незнакомца будто клинки. Тело, выброшенное мощными лапами, летело, парило в воздухе, казалось, бесконечно. Целую вечность.

Клыки сомкнулись с убийственным звуком, дернули тело человека словно тряпку, обноски, тряхнули его и…

Пронзительный жуткий вой понесся по лесу, как жалоба призрака, полетел в вечернее небо, разнося на мили вокруг ужас и трепет. Из-за этого воя у сельских псов вставала на загривках шерсть; они утихали, вслушиваясь, сбивались в кучу или молчали, а люди чертили на лбу знак Ессы или просили о защите старых богов.

Скальный волк, одинокий как всегда, убегал в глубь чащи. Из его пасти валил дым. А незнакомец в сером плаще, чуть порванном теперь на груди, склонился над ребенком.

– Ступай, дитя, под опеку Господина, – пробормотал. – Я тебя заберу туда, где нас ждут. Только слушайся меня, а не кривись. Как тебя звать-то?

Парень открыл рот, но не ответил. Не мог произнести ни слова, хотя язык его был цел, а на губах и щеках не было ран. Серый странник взял его на руки и держал в объятиях, твердого, словно деревянный божок. Ожидал страха, плача, испуга, но малец оставался неподвижен и равнодушен; волк и незнакомец были ему неинтересны как пустое место.

Господин развернулся и двинулся к повозке, неся добычу: медленно, сосредоточенно, с опущенной головой. Порой останавливался и поглядывал на ребенка из-под деревянной маски, словно что-то ему не нравилось.

* * *

Буря ударов и тумаков, которая должна была превратить его в бесформенный мешок костей, брошенных в жертву Волосту, оказалась легким дождиком. Толпа в беге прокатилась по нему; он почувствовал еще один-другой тычок, смягченные стеганкой, а потом донесся хор воплей и стонов, лязг железа. Его снова топтали, неистовствуя – какая-то тяжесть придавила ноги, но это не было оружие: просто кто-то свалился на Чамбора, трясясь и брызгая кровью.

Потом его подхватили под руки, выдернули из клубка тел.

Он оказался в руках воинов в панцирях, кожаных доспехах и со щитами со знаком трех черных голов, поставленных столбом. Поскольку знак этот повторялся на нескольких баклерах, Чамбор подумал, что он в руках стражи сильного хозяина имения или дружинников какого-то жупана либо кастеляна. Принимая же во внимание тот факт, что внутри сруба лежало несколько трупов со свежими ранами, похоже, это были его спасители. Возможно – спасители… В эти дни ни в чем нельзя быть уверенным.

Ему пощупали пульс на шее и подняли голову так, что он застонал.

– Благородный, – проворчал один из них: низкий, коренастый, с кривой левой рукой. – Пояс и шпоры. Он не из этих.

– Вы благороднорожденный?

Он кивнул, потому что воздуха в груди не осталось: когда пытался говорить, вырывался только хрип.

– Наружу его!

Чамбора выволокли из бывшего сбора – нынче залитого кровью, измененного храма Волоста. Краем глаза он заметил, что незнакомцы язычников резали, а идола не трогали.

Его поставили пред лицом высокого старого мужа с изрезанным шрамами и морщинами лицом. У того были черные будто ночь волосы – слегка поседевшие, высоко подбритые на висках и подвязанные кожаным ремешком; длинная борода опускалась на грудь, кудрявая и густая, скандинские татуировки синели на щеке.

– Живой? – Его глаза были уставшими и пустыми. – Как звать?

– Чамбор, – прохрипел он. – Из Ливов. Спасибо… во имя Ессы.

– Повезло, что мы оказались близко, ближе, чем этот твой единый бог.

– Вы тоже язычники?