Бес идет за мной

Господин одним движением поставил мальчика. Малой ударил его в гневе, раз, другой, третий – бил сжатым кулачком, не издавая ни звука.

– Не познаешь счастья с этим отроком, – прохрипел. – И не найдешь длинной жизни.

– Ну, ты-то не переживай. Это мой… родственник.

– Он идет за ним. Шаг за шагом, близится. Ты умрешь, человече.

– Пусти его!

– Пусть будет по воле твоей. Дай зерно!

– Якса, иди ко мне!

Прежде чем мальчик оторвался от Господина, еще раз ударил того кулачком, а когда Чамбор спрятал кинжал и протянул к нему руку – заколебался.

– Зерно, человече, – отозвался упырь.

– Держи!

Чамбор кинул корень – но не в руки упырю, а рядом, чтоб упал в травы. Господин был быстр словно тень: схватил плод, прежде чем тот упал на землю. И тогда рыцарь подхватил Яксу на руки и ушел. Почувствовал, как ребенок закидывает ему руки за шею.

Вырвал меч из земли, не смотрел в сторону упыря. Уходил, дрожа и надеясь, что упырь не бросится ему на спину. Но его догнал только голос:

– Вскорости увидимся, человече. Не позабудь меня…

«Не позабудь… Не позабудь», – повторяло эхо.

Чамбор шел, прижимая к себе Яксу. Почувствовал прилив тепла и сил, подъем и еще странное чувство, о существовании которого в своей душе он не подозревал.

– Я не отдам тебя, малой, – прошептал. – Тебя у меня не заберут.

Увы, ошибался.

* * *

Он ехал с Яксой на север, прячась по лесам, в поисках безопасных градов, чтобы там затаиться, платя свободным и жупанам последними скойцами и денарами из калиты, спрятанной на поясе, – чтобы впускали его в око´лы, вокруг которых стояли отчаявшиеся толпы, охватываемые ужасом от одного звука копыт и летящего издали зловещего крика: «Хунгуры!»

Что-то сломалось в нем, а может – просто проснулось, когда он переодевал малого в чистую рубаху, промывал водой раны, смазывал ножки мазями от старого овчара, клал спать на шкуры, с седлом под головой. Днем кормил его и гладил как младшего брата; нет, вспоминая, что случилось с Ярантом, – как сына. И учил его. Кто никогда не держал в объятиях ребенка, не знает, что чувствовал тогда Чамбор. Когда давал мальцу в руки лещиновую палицу, а сам брал широкий плоский меч и принимался показывать ему удары и защиты, приказывал брать щит и носить камень, чтобы приучить руку к знакомой тяжести. Чтобы рукоять лежала в ладони, словно стала частью тела.

А потом они садились на коня и ехали на север – к Старой Гнездице. К кастеляну Йонцу из Бережницы, который видел, как палатин Драгомир полгода тому посвящал Чамбора в рыцари. Ведь должен его помнить. Кастеляну всегда требовались крепкие руки и плечи, способные сносить удары на Северном Кругу Гор.

Якса молчал. Когда его заставляли хотя бы крикнуть, трясся, плакал, прятался под столы и лавки; непросто было тогда вытянуть его оттуда иначе чем силой.

Потому Чамбор говорил за двоих – когда вез его перед собой на седле, обнимая правой рукой, а в левой удерживая вожжи. Говорил все время, словно желал быть с ним за все те дни, когда Якса убегал, гонимый, преследуемый, битый, мучимый и ничего не понимающий во всем этом.

О матери, Венеде, он спросил лишь раз. Якса схватился за голову, будто хотел снять ту с плеч, а потом только плакал, всхлипывал так жутко, что Чамбор не мог его успокоить. Рвался из рук, отталкивая опекуна. Помогла лишь старая баба из подгородья в Трешне, где они остановились на постой. Баба та воспитала и выкормила неисчислимое потомство рыцарей, гродских и детей жупана.