Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта

После пяти минут интенсивной мазни – что именно рисовал Синькин, Силычу было не видно – новоявленный живописец спросил задушевным, транспортным тоном:

– А скажи мне, Петя, честно: для чего ты все это целительство выдумал? Не для того ли, чтобы никто твоего собственного беса не тронул?

– Может, и так, Кондратий Евсеевич, – еще ниже наклонился Силыч. – Трудно мне о себе судить.

– Ну что же, попробуем узнать иначе. Твоим же способом. А ну-ка, Петр Селиванов по прозвищу Силыч, вспомни самое для тебя важное из области искусства. Лучше всего – как ты к нему, к искусству, приобщился.

Силыч послушно зажмурился и вдруг вспомнил тот октябрьский день, пятьдесят лет назад, когда он заболел и не пошел в школу.

В солнечный полдень он вытащил из шкафа «Всеобщую историю искусств» и, лежа на диване в большой комнате, стал равнодушно листать бесконечные картинки. Черно-белые, плохо пропечатанные иллюстрации перемежались редкими цветными вклейками.

Когда открылся черный супрематический квадрат, вселенная сразу перестала существовать. Точнее сказать, пропала не она, а исчез, растворившись в полотне, он сам, шестиклассник Петя Селиванов.

Погас круг солнца в окне, тело потеряло тяжесть, сошла на нет усталость. Словно не было ни болезни с температурой, ни всех этих бессчетных картин с толстыми бородатыми дядями и интересными голыми тетями. Вместо унылого нагромождения имен и названий возникла одна-единственная сияющая точка – нулевая отметка, от которой можно было двигаться куда угодно: бить, крушить, жечь, драться, взрывать, переворачивать и при этом непрерывно радоваться жизни. И сам он был уже не школьник Петя, а художник, который тоже так может.

И снова, как тогда в детстве, Силыча охватило страстное желание что-нибудь сжечь – березовую рощу или на худой конец вот эту баню, в которой никак не завершится сеанс экзорцизма. И он чувствовал: стоит попросить об этом Синькина, и тот с радостью окажет ему всестороннюю помощь.

Силыч попытался взять себя в руки, но ощутил только, как больно врезаются ремни в запястья. Тогда он постарался смириться и воспринимать происходящее как должное. Когда это начало немного получаться, на закрытых веках вдруг всплыло и замерло темное пятно неправильно-квадратной формы. Силыч понял, что его нужно было преодолеть смирением. Не спеша, усилие за усилием, он принялся вспоминать по очереди всех своих пятерых господ, со всеми их приказами и капризами, и пятно стало светлеть – точнее, наливаться светом изнутри, одновременно заметно округляясь. Силыч сделал еще одно усилие – и вспомнил Галю, свою добрую барыню. Он весь дрожал от напряжения, ему казалось, что полушария его головного мозга превратились в давящие друг друга мускулы. Однако не хватало еще чуть-чуть – крошечного, но самого главного усилия.

И тут раздался бесцеремонный голос:

– Эй, дедуля, ты жив там?

«Малаша!» – понял Силыч. И в ту же секунду перед глазами что-то вспыхнуло, и он увидел луковку – самую обыкновенную, с огорода, но тихую и ясную; внутри нее словно бы светился золотой огонек. Силыч вздрогнул, как будто его пробило током.

Цель была достигнута.

Он открыл глаза и понял, что никакого Синькина больше нет.

Над ним склонились двое – Малаша и Беда. Мухин, набрав в рот воды, брызгал ему в лицо.

– А где Кондрат? – спросил Силыч.

– В машину отвели, к батлеру.

– Зачем?

– Спекся он.

– Не понимаю я, Малаша.

– Ну сдулся, слился, спекся. Короче, нет его больше.

– Все равно не пойму, – помотал головой Силыч. – Расскажите, что было-то!

– В общем, как только пошло у вас это соревнование, – стал рассказывать Беда, – начало меня в сон клонить. И увидел я следующее. Опять врата ада – ну, вход в лифт под надписью «Выход есть всегда». А перед входом сидит на камне Кондрат. Ожидает, стало быть, оформления. Потом лифт открывается, и выходит оттуда еще один Кондрат. Первый встает, делает шаг ему навстречу, а тот, другой, раз – и тыкает первого тросточкой в пузо. Легонько так пихнул, но у меня сразу перед глазами вспышка света, и больше нет ничего. Проснулся я, а тут уже Малашка стоит.

– Подошла, да, – подтвердила Малаша. – Думала, пора его паковать, вон даже бинты прихватила. Вбегаю в баню, а вы с ним сидите бледные, как две поганки, и друг на друга таращитесь. Из Кондрата как будто пар выпустили. В жизни его таким не видела. Он очки снял, я в глаза ему заглянула, а они и не голубые. Серые глаза, обыкновенные, болотного цвета. Ну, я скорее Борьку растормошила, и мы его вдвоем до машины отвели, подальше от греха. Батлер возбухать начал, пришлось ему второй фонарь поставить, для симметрии. В общем, похоже, победа за тобой, Силыч.

– Похоже. Отведи меня тоже, Малашенька, в дом. Надо передохнуть малость.

Малаша взяла старика под руку, но он, словно опомнившись, тут же высвободился и подошел к холсту, на котором рисовал Синькин. Схватил его и поднес к самым глазам.

– Пусто! – выдохнул Силыч.

На белом холсте был намечен масляной краской белый квадрат.

– Ага, – подтвердила Малаша. – Прикольно, да? Это что означает-то? Что нет в тебе бесов?