Бес в серебряной ловушке

– Вы все шутите, Руджеро, а меж тем я уже месяц вьюсь ужом, но своими методами добился от Мак-Рорка не больше, чем вы своими. Я готов зауважать этих малолетних паскудников. Они нешуточно преданы друг другу. Хотя у них и без меня хватает невзгод. – Полковник помолчал, глядя в глаза монаха, из-за разницы в цвете гротескно выделяющиеся в отблесках шандала. – Я узнал условленное место встречи, и Мак-Рорк исправно туда является. Только вот загвоздка: Гамальяно не пришел ни разу. Он неизменно ухитряется не показываться на глаза моим людям. А вчера произошла пренеприятная вещь. На Мак-Рорка напал какой-то уличный забулдыга, расшиб парню голову и полоснул его ножом.

Руджеро приподнял брови:

– Прискорбно. Но неужели ваш соглядатай не шел следом?

Полковник подался вперед:

– Именно! Он шел следом. Попытался вмешаться и был убит единственным ножевым ударом. Недурно для пропойцы. Право, я теряюсь в догадках: кому это перешел дорогу мой новобранец? У вас есть соображения, отец Руджеро?

Но монах тут же оставил взятый ранее ироничный тон и поморщился:

– Вы намекаете на мои происки, Орсо? А не смешно ли предполагать, что я подошлю убийцу к единственному человеку, знающему, как отыскать Гамальяно?

– Зачем же убийцу? – ровным тоном переспросил полковник. – Вы горазды на выдумки, святой отец, а уличный душегуб – это уже было испробовано.

Руджеро нахмурился и сухо отрезал:

– Я польщен вашим высоким мнением о моей сообразительности. Но, если уж на то пошло, неужели я признаюсь вам в злом умысле, даже если бы самолично оглушил Мак-Рорка?

Орсо вновь сделал паузу.

– Я и не жду исповедей, святой отец. Кто бы ни ранил парня, он был столь глуп, что убил Енота, отнюдь не последнего человека в преступном мире Венеции. А посему я спокоен. Мерзавца достанут из-под земли.

В лице доминиканца ничего не дрогнуло.

– Я сам буду молиться, чтоб Господь не остановил карающую руку.

Орсо скептично усмехнулся:

– О, тут я вам верю. По части карающей руки вы весьма скоры на молитву.

И тут самообладание изменило Руджеро. Доминиканец взметнулся из кресла и зашагал по библиотеке, отрывисто чеканя:

– Не смейте, полковник! Я не оправдываю своих методов. Но вы знаете, ради чего все это. Поэтому не вам, солдафону с мокрыми от крови рукавами, меня осуждать.

Крылья носа Орсо затрепетали, выдавая гнев.

– Вы правы, не мне. Только не забывайте, Руджеро, что мои солдафонские рукава никогда не знали крови женщин и, тем более, детей. Вы же вознесли над головой знамя своей высокой миссии исцеления герцогини и шагаете по трупам, не слишком вглядываясь в их лица.

Руджеро остановился, будто споткнувшись, и вонзил в лицо полковника яростный взор:

– По трупам?! Не сильно ли сказано, господин полководец, руководивший разгромом Кампано?..

– …Кампано, обороняемого тремя десятками вооруженных мужчин. Вам же понадобился отряд солдат, чтобы под корень вырезать семью этого слепого мальчугана – совершенно мирную семью! А посему, хм, кому кого осуждать – спорный вопрос.

– Вы прекрасно осведомлены, что Ремиджи были убиты не из моей пустой кровожадности! – загремел доминиканец. – Вы же сами читали документ! Это была необходимость, пусть и ужасная! И я не отдавал приказа о смерти Жермано Ремиджи! Этот олух сам полез на клинки!

– Олух?! – Орсо выплюнул это слово, как выбитый зуб. – Вы называете олухом человека, до последнего вздоха защищавшего жену и приемного сына? А Рика Ремиджи? Чем провинилась перед вами она? Или вы ждали, что родители будут стоять на крылечке, смиренно наблюдая, как вы убиваете их ребенка? Нет, Руджеро, вы заранее знали, на что идете, поэтому так настойчиво отвергли мое участие в том инциденте.

Доминиканец вскинул руки:

– Ну конечно! Я просто боялся, что ваше благородное сердце не вынесет такой муки! – Он сбился с патетического тона и отрезал сухо и зло: – Это я нашел документы о Наследии, Орсо. Это я вышел на след Гамальяно. И я должен был принести герцогине трофей. Я, ее друг. А не наемный волкодав. Кто же знал, что Наследие разделено? От вас требовался лишь отряд солдат с не слишком щепетильным командиром. И я убедился, что был трижды прав в своем нежелании вас вовлекать, когда слушал вашу истерику после отчета.

Лицо Орсо перекосилось: