Бес в серебряной ловушке

Пеппо усилием разжал пальцы. В Венеции пруд пруди молодых служивых, чего он так вскинулся?.. Но какая-то беспокойная когтистая тварь уже ерзала в душе, не давая здравому смыслу возобладать. Падуанец всегда доверял своей интуиции. Она почти никогда не подводила его, в отличие от того же здравого смысла. И сейчас настойчиво шептала, что с Годелотом случилась беда. Встряхнув головой, Пеппо привычно опустился на колено перед Алонсо:

– Дружище, не спеши верить в сплетни. Завтра уже будут судачить, что там легион солдат во главе с дожем перерезали. Ты лучше припомни, о служивом что толковали. Все рассказывай, даже последние пустяки.

Малыш помолчал, сосредоточенно сопя.

– Да ничего не толковали. Дескать, совсем молодой военный, мальчик почти. Тот супостат вроде как ограбить его пытался. Народ набежал – а служивый оказался из вассалов очень важной синьоры, его подмастерье сапожника признал, мерки сымал недавно. Герцогиня Фонци, есть такая аристократка, вся Венеция ее знает. Говорят, местная знать рядом с ней так, мелкие купчики. Она прямо в золоте купается, а только не впрок ей те богатства. Больна она сильно, говорят, даже на ноги встать не может, цельный день в кресле.

– Фонци… – пробормотал Пеппо. – Я не слышал этого имени… Вот черт. – Встрепенувшись, он добавил: – Спасибо, Алонсо. И за помощь, и за новости.

– Бывай, брат, – отозвался мальчик, и вскоре Пеппо услыхал, как за ним захлопнулась дверь. Бессильно опустившись на пол, тетивщик сжал руками голову. Неужели ему снова остается только ждать?

* * *

И Пеппо ждал. Он истово ждал каждой свободной от работы минуты, чтоб опрометью броситься к госпиталю. Даже суровая сестра Инес, возможно, уверовала бы в благочестие юноши, если бы видела, как часто он приходит поклониться каменному распятию. Но все было впустую.

В среду тетивщик проснулся еще затемно. Всю ночь его не отпускала тревога, однако сейчас, лежа без сна и вслушиваясь в предрассветные городские звуки, он отчего-то ощутил, что душащее кольцо вокруг груди слегка разомкнулось.

Дорога к госпиталю по лабиринту улочек, охваченных утренней суетой, уже казалась совсем короткой. Привычно брякнул под ногой камень, выбитый из мостовой у самой ниши. Пеппо остановился у распятия, широко перекрестился и согнулся в земном поклоне, а пальцы бегло скользнули вдоль щели в постаменте. Пусто… Впрочем, чего еще ожидать в такой ранний час? Не ночью же Годелоту расхаживать по Каннареджо…

Подойдя к госпитальному крыльцу, он поклонился встретившейся монахине и спросил Паолину.

– Обожди, милый, – раздался в ответ старческий голос, и Пеппо узнал добродушную сестру Оделию. – Сейчас кликну, ступай в сад.

Поблагодарив, юноша повернул направо к уже знакомой арке, почти безотчетно ускоряя шаги и ожидая, как навстречу порхнет теплый взгляд, прошуршит по лицу, как мотылек у фонаря, и на сей раз, быть может, даже не отпрянет. Надо же. Он, оказывается, соскучился.

– Джузеппе!..

В этом голосе не было слышно ни тени приветливости. Оклик резанул тетивщика, словно хлестнувшая по лицу ветка, и затрепетавшие было в груди глупые теплые крылья сжались острыми углами. Похоже, ему вовсе не рады. Навоображал себе, дурак…

А шаги уже спешили навстречу, и даже камешки под ними похрустывали жестко и тревожно.

– Пеппо, иди за мной, – сухо промолвила девушка, не поздоровавшись, – и веди себя как обычно, умоляю. Нет, не к той скамье. Вон туда.

Паолина увлекла тетивщика за собой и удержала за руку.

– Садись. Слушай. Он меня нашел. – Слова камнями рушились в тишину, позванивая глухим безнадежным ужасом. – Он здесь.

– Кто, Паолина? – прошептал Пеппо, совершенно ошеломленный. – О ком ты?

– Он. Кнут.

Тетивщик ощутил, как воздух завибрировал, будто разбегаясь волнами от лихорадочно дрожащей девушки. Почти безотчетно он протянул руку, и ледяные девичьи пальцы испуганной мышью спрятались в его ладони.

– Паолина, – с нажимом проговорил Пеппо, – не время для тайн. Расскажи наконец, что происходит. Ведь это оно и есть, верно? То, о чем я расспрашивал. Не бойся. Просто расскажи. Я все улажу, обещаю.

До чего же глупо и нелепо… Он не вправе ждать ее доверия, а тем более требовать его. И уж совсем смешно давать обещания… Но холодные пальцы не отдернулись.

– Слушай, – пробормотала девушка, – и, если ты… Словом… не важно, мне уже все равно. – Несколько секунд она молчала, хрипло дыша, а потом заговорила без всякого сумбура, холодно и отрывисто: – Все началось назавтра после той ярмарки. Я собирала хворост в лесу. Их было двое. Я запомнила голос одного… и кнут другого.

Будто ступая по кочкам осеннего болота, Паолина пересказывала события того жаркого июньского дня. Она не плакала и словно даже не волновалась, сухо описывая сапог, больно вминавший пряди ее косы в рыхлую россыпь хвои. Глубокий голос, мягко журивший ее за распутство. Щелчки кнута и запах крови.

– Я так и не поняла, что им было нужно. Они думали, что я что-то знаю о тебе. Или что-то тебе сказала. О чем-то предупредила. Они хотели услышать о тебе что угодно. А потом… потом…