Бес в серебряной ловушке

– Я верю вам, Годелот. Возможно, вы и правда не знаете, где нужная мне вещь. Зато это знаю я. Она у вашего спутника Пеппо. – Тут голос доминиканца спустился до почти интимного шепота. – Не так ли, друг мой?

Шотландцу отчаянно захотелось плюнуть в суровое бритое лицо. Монах продолжал:

– Ей негде более быть, юноша. Оттого мой последний вопрос прост. Где Джузеппе?

Годелот улыбнулся. Потом рассмеялся, все громче и громче, пока не захохотал в голос, будя эхо в темных стенах.

– Где Джузеппе? – переспросил он, резко обрывая смех и все еще улыбаясь. – Ах, святой отец, вам и невдомек, с какой радостью я бы узнал, где этот мерзавец! – В этот миг кирасир ничуть не кривил душой. – Но я не знаю. Он ушел, и один Господь ведает, где его носит нелегкая. – Брови Руджеро дрогнули, и шотландец безнадежно покачал головой. – Да, велите пороть меня дальше. Забейте меня насмерть, святой отец, если угодно. Быть может, мертвый я окажусь осведомленней.

Доминиканец же усмехнулся:

– Пресвятая Дева, сколь пылки и принципиальны бывают отроки в наш суетный век! Где смирение перед лицом духовного сана? Где почтительность? Но вас поздно перевоспитывать, Годелот.

Обернувшись к столу, он снова взял кожаный шнур.

– Вы не знаете, где сейчас Джузеппе, но знаете, как его можно найти. У вас есть какая-то договоренность. Место встречи, знак, условленное время. Что-нибудь непременно есть. Вы можете с пеной у рта доказывать мне, что расстались навсегда. Но вы заведомо солжете, Годелот. Вы оба не таковы, чтоб разойтись, оборвав все связи. Джузеппе слеп, вы одиноки. И оба несусветно молоды, а потому недостаточно мудры, чтоб разом избавиться от опасного знакомства. Как же подвигнуть вас на откровенность, друг мой? – Руджеро неотрывно смотрел в лицо арестанту, ища тень неуверенности. – Боли вы не боитесь… Я могу грозить вам слепотой, ожогами или искалеченными ногами, но, как мы уже выяснили, вы излишне юны и принципиальны. А оттого скорее дадите себя изувечить в пылу верности товарищу и лишь потом поймете всю бессмысленность своей жертвы. Нет, Годелот, вам нужно время на размышления. Думаю, я знаю верный способ.

Кирасир не успел опомниться. Вновь вошедшие солдаты взяли его за локти и усадили на скамью меж двух столбов, на сей раз крест-накрест перехватив ремнями грудь и привязав подростка к прямой спинке. Он поморщился – грубо оструганное дерево больно врезалось в исхлестанную спину. А отвратительный брат Ачиль уже сноровисто перетягивал его левую щиколотку узким кожаным ремешком. Подошел обвинитель:

– Вы что-нибудь знаете о ранениях, Годелот? Полагаю, вы видели, как перевязывают конечность выше раны, чтоб остановить сильное кровотечение. А известно ли вам, что произойдет, если жгут вовремя не снять?

– Дураку понятно, – огрызнулся шотландец, – конечность онемеет.

– Верно, – одобрительно кивнул монах. – Но, если жгут проведет на вашей ноге слишком много времени, кровоток в ней совершенно прекратится, и увы… ногу придется отнять. Иначе начавшиеся в ней… м-м-м… процессы пойдут выше, вызывая антонов огонь.

Ачиль тем временем перевязал правую ногу кирасира, а затем правую руку. Если бы кожа Годелота не была покрыта испариной от боли, он непременно ощутил бы, что ремешок слегка влажен. Затем руки развели в стороны, привязав к столбам.

Руджеро же, оценив побледневшее лицо юноши, добавил почти доброжелательно:

– У вас есть шесть часов, друг мой. За это время вы можете взвесить, что важнее для вас: дружба с неблагодарным слепым прощелыгой или же собственная цветущая молодость. – Монах нахмурился, и двуцветные глаза замерцали малопонятным смятенному шотландцу блеском. – Задумайтесь крепко, Годелот. Что за жизнь ждет вас без обеих ног и правой руки? Человек я не жестокий, а посему левую руку я готов вам оставить. Чтобы вы могли просить подаяние.

С этими словами доминиканец кивнул подручным. Писарь встал, хлопотливо складывая мелко исписанные листы допроса. Сопровождаемый братьями Луккой и Ачилем, обвинитель двинулся к выходу. Обернувшись на пороге, он отсек:

– Когда примете решение – достаточно крикнуть. Вас услышат часовые. Не тяните, Годелот. Ибо на ваши крики боли они могут уже не отозваться.

Дверь гулко хлопнула о косяк, лязгнул засов. Годелот остался один в тишине каземата, слыша только, как трескучий говор поленьев в очаге перекликается с отдаленным рокотом волн.

Глава 14 Вор и вор

Вино отдавало уксусом, овощи имели водянистый привкус, словно их уронили, накладывая в миску, а потом украдкой прополоскали в бадье. Мясо же было безбожно пережарено. Визгливый хохот из-за соседнего стола отчаянно раздражал, свечи непозволительно чадили, – словом, несложно было догадаться, что швейцарский наемник Ленц в прескверном расположении духа.