Бес в серебряной ловушке

– Вы стали жертвой собственной мудрости, святой отец. Не вы ли сами утверждаете, что нельзя недооценивать соперников? Все последние дни вы просто сияли самодовольством, особенно лучезарным на фоне моих неудач. Что ж, я не смог выследить мальчишек, значит, мне нужно было следить за вами и вашим вурдалаком в рясе, братом Ачилем. Как вы терпите рядом с собой этого выродка?

Но монах коротко взмахнул рукой:

– Мы говорим не о моих сподвижниках по вере, полковник, и не вам судить брата Ачиля. Отбросьте это ерничанье и извольте объяснить, что вас привело сюда. Я нашел британца – это моя заслуга. Я не нашел Гамальяно, и это мой просчет. Чего вы хотите, Орсо?

Полковник вдруг миролюбиво покачал головой:

– Не сердитесь, Руджеро. К чему этот обвиняющий тон? Я пришел вовсе не ссориться с вами и не оспаривать ваши достижения. Право, я, скорее, должен восхищаться. – Орсо вдруг прямо взглянул на монаха и негромко вопросил: – Стало быть, здесь вы допрашиваете тех, кого вам не удается арестовать на законных основаниях? Ловко, Руджеро… ах как ловко! Я уже давно заинтересовался, что ведет вас порой к этому жалкому островку, где, кроме чаек да развалин тюрьмы, нет ничего примечательного. Вы так погружены в себя и одухотворены после этих путешествий. Я-то по наивности думал, что вы и вправду ездите сюда молиться о погибших грешниках, за что вас многие так почитают. Кто бы мог подумать, что вы устроили здесь настоящий застенок под сенью католического креста? Вы страшный человек, святой отец… Скажите, а души замученных здесь каторжан не мешают своими воплями вашим допросам?

Доминиканец долго молчал, глядя в глаза полковнику, а потом мягко ответил:

– Законные основания? Скажите, полковник, это выражение не вызывает у вас зубной боли? Я был бы рад повиноваться закону, если бы в этом несчастном мире существовал некий разумный закон. Но законы нашего времени корявы, как почерк деревенского приказчика. У меня иногда есть нужда в тихом местечке, где можно воззвать к заблудшей душе без бдительного присмотра Саби [8] и их бесполезного лопотанья.

– Вот оно что. Я всегда уважал вас, святой отец, за умение всему найти объяснение. То есть арестованный вами юный служивый настолько премерзостен, что вы бескорыстно взяли на себя труд изгнать из него дьявола. – Орсо слегка наклонился вперед и понизил голос: – И дело, конечно, вовсе не в том, что мальчишка по незнанию порядков судопроизводства уверен, что находится на настоящем суде, хотя здесь нет ни патриарха, ни Саби, ни нунция. И сведения из него можно добывать любыми способами, ведь тело несчастного парня едва ли станут искать. Вы настоящий виртуоз, святой отец. Признаю, я не гожусь вам и в ученики с моими примитивными методами.

Лицо Руджеро тронул румянец:

– Не смейте, Орсо! Пусть мои приемы и небезупречны, но я ищу не рогатую тень за печью, а спасение для единственного близкого человека, которого подарил мне Господь…

– И, клянусь, весьма мудро поступил, ибо, если бы ради каждого из своих близких вы шли на похищения, пытки и убийства, дружбу с вами было бы не отмолить никаким покаянием!

Двукарие глаза Руджеро замерцали, на лбу выступил пот, а полковник отвернулся, шагнув к столу.

– Что это, протокол допроса? Позвольте полюбопытствовать… «И если мир вас ненавидит, то знайте, Меня он прежде вас возненавидел… И если бы вы были от мира, то мир возлюбил бы свое… Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне». – Орсо вскинул брови. – Во имя всех святых, Руджеро! Неужели мальчишка читал вам наизусть Евангелие от Иоанна?

Но доминиканец уже овладел собой и усмехнулся, не размыкая губ:

– Помилуйте, полковник. Вы полагаете, я посадил бы на допросе писаря, который слушал бы, как я добиваюсь от юноши сведений о Наследии Гамальяно? Брат Лукка глух, словно колода. Он повинуется моим кивкам и усердно записывает строки из Евангелия, пока арестант с ужасом следит за удлиняющимся протоколом.

Военный положил на стол листы и воззрился на монаха. Затем трижды хлопнул в ладоши:

– Вы зря растрачиваете свои таланты, Руджеро, в вас погиб великий стратег! Так не поведаете ли мне, что любопытного узнали от юноши?

Доминиканец смиренным жестом сплел пальцы, и рукава рясы откатились назад, обнажая узкие запястья.

– Отчего вы полагаете, что я разделю с вами свой улов, друг мой?

Орсо помолчал, и учтивое выражение стекло с его лица, будто растаявший грим.