Беседа с богом странствий

Старик вынул трубку изо рта и, захлёбываясь дымом, громко захохотал. Настолько громко, что сидящая за столиком напротив гейша обернулась и недоумённо посмотрела на него. Это, однако, не смутило старика. Одной рукой придерживая пенсне, в другой сжимая дымящуюся трубку, он по-прежнему покатывался со смеху. Ничего не понимающий Хомма в растерянности смотрел на него.

– Бывают, – наконец проговорил старик, насилу справившись с приступом смеха. – Вы же только что видели спящего в купе старикана. Разве он не похож как две капли воды на Сайго Такамори?

– Значит, это вовсе… Кто же этот человек?

– Этот человек? Мой приятель. По профессии он врач, а в свободное время балуется живописью в китайском стиле.

– Выходит, это был вовсе не Сайго Такамори? – серьёзно спросил Хомма, и тут же лицо его залила краска. Он словно в новом свете увидел роль, отведённую ему в этой истории, и роль эта была сугубо шутовской.

– Простите, если я вас обидел. В ваших суждениях было столько юношеской категоричности, что мне захотелось над вами чуточку подшутить. Шутка шуткой, но всё остальное я говорил совершенно серьёзно. Такой уж я человек.

Пожилой господин сунул руку в карман и положил перед студентом визитную карточку, на которой стояли лишь его имя и фамилия без указания должности или учёной степени. Однако юноше было достаточно одного взгляда на эту карточку, чтобы вспомнить, откуда ему знакомо лицо старика. Тот смотрел на Хомму, добродушно улыбаясь.

– Как я не догадался, что это вы, профессор! Я наговорил вам немало дерзостей. Извините меня.

– Вам не за что извиняться. Честно говоря, мне очень понравилась ваша версия гибели Сайго Такамори в сражении у Сироямы. Если вы будете продолжать в том же духе, можно не сомневаться, что у вас получится весьма интересная дипломная работа. В этом году один из моих студентов тоже решил заняться изучением истории реставрации Мэйдзи. Ну да ладно об этом. Пейте лучше своё вино.

Дождь за окном чуточку поутих и уже не барабанил по стеклу. Гейша и её спутник успели закончить трапезу и уйти, только цветы нанохана в стеклянной вазочке по-прежнему источали едва уловимый аромат. Хомма одним махом осушил свой бокал и, приложив ладони к раскрасневшимся щекам, неожиданно сказал:

– Профессор, вы, должно быть, скептик?

Пожилой господин кивнул и прищурил глаза за стёклами пенсне – те самые ясные глаза с поминутно мелькавшими в них насмешливыми искорками.

– Я последователь Пиррона и исхожу из того, что мы ничего не знаем. Мы не знаем даже самих себя и уж подавно не можем судить о судьбе, постигшей Сайго Такамори. Поэтому, принимаясь за какое-либо исследование, я не ставлю перед собой цели воссоздания истинной картины того или иного события и бываю доволен, если мне удаётся красиво написать о том, что могло бы иметь место в действительности. В молодые годы я мечтал стать писателем. Если бы эта моя мечта осуществилась, я, наверное, сочинял бы именно такие книги. И, должно быть, преуспел бы на этом поприще. Но, как бы то ни было, я скептик. В этом вы правы.

В дороге

I

Не прошло и получаса после пушечного выстрела, возвещавшего полдень, как почти все столы университетской библиотеки, в которой до этого не было ни живой души, заняли читатели.

За ними сидели в основном студенты, но среди них затесалось и несколько человек постарше, кто в хакама и хаори, а кто в брюках и пиджаках. В конце аккуратно расчерченного столами огромного зала, под часами, вделанными в стену, виднелся вход в тёмное книгохранилище. Многоярусные стеллажи по обеим сторонам входа, на которых рядами выстроились книги с потёртыми кожаными корешками, являли собой цитадель, охраняющую науку.

Несмотря на то что в библиотеке было много читателей, здесь царила мёртвая тишина. Или, лучше сказать, от того, что было так много читателей, господствовало особое безмолвие, немыслимое в каком-либо другом месте. Звук перелистываемых страниц, звук бегущего по бумаге пера, наконец, звук тихого покашливания – казалось, что даже эти звуки подавляются безмолвием и несущие их волны воздуха, не успев подняться к потолку, исчезают.

Сюнскэ, устроившись у окна, внимательно бегал глазами по мелким иероглифам. Это был смуглый, крепко сбитый юноша. То, что он с литературного факультета, можно было сразу же определить по букве L на воротничке форменной фуражки.

Над его головой – высокое окно, а за ним – густая листва каштана, сквозь которую проглядывало небо. Оно без конца затягивалось облаками, редко пропускавшими характерные для ранней весны яркие лучи солнца. Колеблемая ветром листва то и дело бросала на книгу кружевную тень, которая тут же исчезала. На раскрытой книге несколько строк было подчёркнуто красным карандашом. Через какое-то время подобные подчёркивания перекочёвывали на следующие страницы.