Беседы о литературе

Я помню, мы с ним сошлись на Борисе Слуцком. Потом – на Юрии Левитанском. Позже – на Юрии Казакове. Собственно, он для меня его и открыл. Как, например, открыл фантастически талантливого и рано ушедшего Бориса Рыжего. И вот глазами литературного обозревателя из Калуги Александра Мызникова я стал всматриваться в большую часть современной отечественной прозы. Да и поэзии – тоже. А внутри неё отвёл полку и для Сашиных стихов.

В ноябре все дали заоконные

как-то по-осеннему близки,

снятся мне пакгаузы перронные,

телефонные мне чудятся звонки.

Раздаю я мелкие монеты,

ветром наполняю свой карман,

по ночам мне снятся километры,

лентой вьётся мой меридиан.

Резкое отчётливое эхо,

канувший в забвение вокзал.

Я бы на него тогда приехал,

но никто в дорогу не позвал.

Сашу, задумчивого и спокойного, я часто вижу в ближнем храме, что некогда ожил в нашей героически наречённой ещё до революции Солдатской слободе. С женой и детьми. И понимаю, что период созидания у поэта продолжается. Только более углублённый, что ли, сосредоточенный и лаконичный.

Поэты, коротко пишите,

всё на страничке умещайте,

в четверостишии живите,

написанное сокращайте.

Ленив и тороплив читатель,

он хочет истину простую,

и здесь, запал свой не истратив,

я зря, наверное, рискую.

Он хочет точных утешений

и неожиданной тревоги,

таких коротких выражений,

какими утешают боги.

Окончательно прошло время романтиков, или оно ещё вернётся – Бог ведает. Но романтики, попавшие в безвоздушное пространство безвременья – это всегда непросто. Не столько им, терзающимся пустотой, сколько нам, акклиматизировавшимся в порожнем. И переставшим поднимать глаза в небо, вдогонку свободолюбивым перелётным стаям.

… а мы пойдём туда, где море,

и к штормовому рубежу

я, переполненный любовью,

с тобою вместе ухожу

из старой череды предательств,

из новой череды потерь,

я, этой грамоты податель,

за нелетающих людей.

Валентин Берестов

В наследники лучших традиций детской литературы его прочили уже в 15-летнем возрасте, когда худющий калужский мальчишка, будучи в эвакуации в Ташкенте, предстал перед оказавшимися здесь же в грозные 40-ые Корнеем Чуковским, Анной Ахматовой, Надеждой Мандельштам. Позже уроки литературного мастерства юный Валя Берестов брал у Самуила Маршака. С детских лет ворвавшись на литературный Олимп, Валентин Берестов оставался на нём всю свою жизнь, став в один ряд с выдающимися творцами русской поэзии.

Как хорошо уметь читать!

Не надо к маме приставать,

Не надо бабушку трясти:

«Прочти, пожалуйста! Прочти!..»

Трудно в стране найти человека, который не знал бы эти простые, добрые и светлые поэтические строки. Кто-то познакомился с ними в начальной школе на уроках чтения. Кто-то читал их своим детям. А кто-то – внукам. Немало и тех, кто не расставался с этими добрыми стихами с детства и до преклонных лет.

Валентин Дмитриевич Берестов – выдающийся русский поэт, писатель, историк, литературовед. Он родился и провёл раннее детство в древнем Мещовске, а после накрепко связал свою судьбу с Калугой. Хотя он покинул её, уехав в эвакуацию в военное время, а после отправился учиться в Московский университет, затем зачастил в археологические экспедиции, но всё равно всякий раз возвращался в свой любимый город. В родную Солдатскую слободу.

Здесь на тихих улочках бывшей Солдатской слободы (что близ храма Василия Блаженного) прошли школьные годы поэта. Дом дружной семьи Берестовых находился на углу улиц Пролетарской и Герцена. Чуть выше, где сегодня расположен детский сад «Алые паруса», был двор, где Валя любил играть со своим лучшим другом и соседом по улице – Вадимом Прохоркиным, одним из самых преданных хранителей памяти поэта. Отсюда мальчик каждый день бегал на занятия в свою родную Железнодорожную (а сегодня 14-ю) школу. Здесь родились первые стихи будущего поэта. Они как раз пришлись на грозные месяцы начала войны. Одно из них юный Валентин так и назвал «Калуга, 1941-ый»:

Навеки из ворот сосновых,

Весёлым маршем оглушён,

В ремнях скрипучих, в касках новых

Ушёл знакомый гарнизон…

Маленький поэт уже тогда каким-то взрослым чутьём понимал трагизм этого «весёлого марша» по родной Солдатской слободе, предвидя, что многие из бойцов, чеканящих в то лето шаг по калужским улицам, никогда больше на эти улицы не вернутся. Хотя трагедия войны по-настоящему ещё в стране не ощущалась:

«И-эх, Калуга!» – строй встревожил

Прощальный возглас. И умолк.

А вслед, ликуя, босоножил

Наш глупый, наш ребячий полк.

Сколько раз Валентин Берестов возвращался мысленно, душою и в стихах в свой тихий калужский околоток, где безмятежно, как он признался, «босоножил», где вихрем пролетели его самые счастливые детские годы. Воспоминания о них проросли впоследствии целой серией поэтических строк, ставших любимыми как у самых маленьких, так и у самых больших.

А думал я, с детством прощаясь,

Что нет возвращенья туда.

Теперь я легко возвращаюсь

В далёкие эти года.

Иду к незабытому дому.

К друзьям незабытым бегу.

Но только в том мире любому

Судьбу предсказать я могу.