Беседы о науке

– Отчасти да. Хотя в целом правильно отражает суть: энергия вакуума может быть ненулевой. Первые догадки на эту тему появились где-то в 70-е годы. Хотя на самом деле отсутствие энергии в вакууме – это парадокс. Это очень странно. Тут замешана квантовая механика, поэтому объяснять широкой публике такие вещи нелегко.

– Видимо, в природе есть масса мест, где наше воображение буксует?

– И в космологии – в особенности. Как так, чтобы энергия вакуума не была равна нулю? Непонятно. Или – воображение наше вновь буксует, когда мы пытаемся представить замкнутую Вселенную. Далее: что такое Большой взрыв? Люди представляют себе, что что-то такое в пространстве взорвалось и расширяется в пустоту. Что совершенно неверно.

– То есть говорить о том, что что-то в чем-то взорвалось и вот теперь во все стороны разлетается, некорректно?

– Корректно говорить о Вселенной целиком. Проще всего ее можно представить в виде поверхности раздувающегося пузырька, которая замкнута, и все живут на этой поверхности – все частицы, все объекты, все люди – и для них нет лишнего измерения. И обойти этот пузырек люди не могут из-за конечности скорости света. И все эти вещи на самом деле людям довольно сложно объяснить.

– Ваш профессиональный интерес как астрофизика тоже имеет отношении к космологии?

– Пожалуй, лишь с точки зрения космологических расстояний, на которых располагаются объекты, которые я изучаю. Это, как правило, миллиарды световых лет. Я занимаюсь квазарами.

– Борис Евгеньевич, как бы вы оценили нынешний уровень развития отечественной науки? Скажем, в наиболее близких вам отраслях знаний: физике, астрофизике и космологии?

– У нашей науки было великое прошлое, но сегодня наступил период выживания. Причем непонятно: выживет она все-таки или нет? Сильнейшие люди разъехались. Правда, часть из них все-таки осталась. Но все эти люди уже приличного возраста: моего и даже старше.

– Есть риск окончательно утратить старую отечественную научную школу?

– Она еще не утрачена до конца, но риск такой существует. Пока люди живы, пока работают, какие-то знания они могут передать. Тем не менее перспектива того, что в какой-то момент нашу науку придется возрождать с нуля, вполне реальная. Немножко лучше в биологии. Просто физика свой героический период уже пережила.

– Получается, что в физике уже все открыто и нечего больше открывать?

– Интересная рутина есть всегда. Наука двигается не только во времена революций, но и между ними. Больших прорывов на самом деле пока что не предвидится. Может быть, на Большом адронном коллайдере обнаружат еще что-нибудь интересное. Может быть, суперсимметрию или ту же темную материю, например.

– Что-то про нее известно уже?

– Почти ничего. Только то, что она существует. Тут просто деваться некуда. Но она ни с чем практически не взаимодействует. А найти ее можно, только если она где-то себя проявит.

– Глупый вопрос: нужна ли она нам, эта темная материя? Кроме физиков, кому от нее станет лучше? Что в нашей жизни поменяется?

– Опосредованно – многое. Такого рода открытия способны привлечь в науку талантливую молодежь, ее зажечь. Эти люди поднимут не только науку, но и образование в целом. Мы говорим тут уже о функции просвещения. И эта функция на самом деле – главная в науке. В этом смысле та же темная материя – источник просвещения. И это важней любых прикладных выходов в науке. Недаром же именно там, в ЦЕРНе, был придуман протокол WWW, который лег в основу Интернета. Так что, когда люди работают над чем-то сложным, всегда обнаруживаются очень сильные утилитарные ответвления. Но просветительский эффект все-таки мне кажется тут наиболее ценным.

– А как сейчас, по-вашему, обстоит дело с популяризацией научных знаний?

– Стало лучше. Хотя в начале 2000-х был полный мрак. Причем не только у нас, но и на Западе.

– И почему вдруг люди стали вновь интересоваться знаниями?

– Может быть, общество просто насытилось потреблением. Или же в самом деле сыграли свою просветительскую роль некоторые успехи на том же Большом адронном коллайдере.