Беседы палача и сильги

Еще через мгновение он умер. А я остался сидеть рядом с ними на покрытом осколками полу, глядя на угасающую лампу. Вспышка… вздрагивающий огонек набирает силу и… окончательно потух, погружая комнату в кромешную тьму…

Конец первой части.

Часть вторая, глава 1

Часть вторая.

Глава первая.

Тюрьма Буллерейла являлась живым и печальным доказательством старческих брюзжаний о том, что в прежние времена все было иначе. Люди были добрее, щедрее и куда менее склонны к совершению греховных деяний. И с ними было трудно спорить. Прежде и одного подвала было достаточно для размещения городских преступников всех мастей, а теперь же едва-едва хватало недавно выстроенной каменной длинной постройки с двадцатью тюремными камерами, двумя тесными пыточными комнатами и экзекуционного дворика окруженного высокими каменными стенами. А ведь городок не то чтобы сильно разросся за последние годы — если опять же верить слова седых как лунь стариков с их высокими посохами.

Место казни скрывалось от посторонних глаз далеко не везде. Живы еще были порой крайне причудливые и порой никому кроме одного старого племени неизвестные традиции по наказанию совершивших преступление. Но традиции эти исчезали. Сестры Светлой Лоссы из года в год настойчиво повторяли одно и то же, говоря, что даже лицезрение чужих мук приравнивается к греху требующему очищения. При этом не уточнялось считается ли за грех случайно брошенный взгляд и потому, дабы избежать даже малейшего шанса на подобное согрешение, места казни начали ограждаться высокими стенами, что не только скрывали от чужих глаз происходящее в них, но и надежно гасили перепуганные вопли не желающих умирать преступников. Понятно, что стенами не приглушить вопли пытаемых, но для этого имелись безоконные пыточные с толстыми стенами и плотно прикрывающимися дверьми. Ничто не смущает умы и души горожан. А палачу приходится исходить потом в душных казематах…

Хорошо, что меня толкнули в обычную камеру, где кроме меня уже томилось двое и где над заполненным соломой углом имелось зарешеченное небольшое оконце. Ступив внутрь, я повернулся к молодому безусому стражу и поднял связанные руки:

— Развяжи.

— Пусть собратья твои по греху развязывают! — ответил страж, но внушительно не получилось по причине сорвавшегося в самый неподходящий миг голоса. Побурев, страж хлопнул решеткой, лязгнул замком и поспешно удалился, стараясь держать спину как можно прямее. Второй стражник, постарше и смутно мне знакомый, смерил меня долгим задумчивым взглядом, но явно не преуспел в воспоминаниях и, опустив алебарду, тоже ушел.

— Давай развяжем, братишка — хрипло позвал меня уже немолодой заключенный из угла, неспешно поднимаясь — Убил? Других в эту камеру не бросят.

Окинув взглядом прекрасно знакомые мне стены, сложенные из лишь слегка отесанного серого камня, покрытого многочисленными надписями и знаками, я спокойно ответил:

— Верно… других в эту камеру не бросят.

В руке шагнувшего ко мне мужика с седой щетиной, что вот-вот грозила стать бородой, мелькнул небольшой нож с лезвием в палец длиной. Ловко двинув запястьем, он одним движением разрезал стягивающую мои запястья веревку.

— А чего не в кандалах? — поинтересовался продолжающий полулежать второй.

— Так уж у них вышло — пожал я плечами, осторожно разминая затекшие запястья и вглядываясь в двух обитателей камеры.

Все они выглядели спокойными. Но… я уже видел в них ту самую особую и так хорошо мне знакомую надломленность смертников. Они уже умерли несколько раз — мысленно. Сами себя отвели в разуме в пыточную, подвергнув себя мучениям, а затем, подталкивая себя суровыми тычками, повели спотыкающихся на казнь и дождались, когда на их шеи опустится топор палача. И уже не раз они задались тем вопросом, коим мы все хоть раз да задавались — что же ждет нас после смерти? И если обычно мы быстро забываем об этом вопросе, ведь смерть еще так далека, то тем, кто сидит в камере приговоренных и ждет своего последнего часа, от этого вопроса отмахнуться куда тяжелей…

— Кого убил-то? — продолжал расспрашивать седой, столь же неспешно возвращаясь в устланный соломой угол — Мы ведь слышали — ты собрат наш…

— Ты рубаху его не видишь что ли? От крови колом стоит… весь улился… не иначе глотку перехватил кому-то. Тут его и взяли.

— Да вижу… Одного ли убил? — жадно спросил тот, что помоложе — Мужика спровадил в могилу какого? Или на бабу нож поднял?

— Многих убил — ответил я, оставаясь у двери — Очень многих… и женщин и мужчин.

Услышав мои слова, они насторожились. Замерли. Каким-то обостренным внутренним чутьем обреченных на смерть поняли, что я говорю чистую правду о многих убитых. И почти догадались… но отмели эту догадку как невозможную. Ведь что делать в камере смерти залитому кровью законному убийце?

— На дорогах промышлял? — седой подумал, что разгадал эту загадку и на его сжавшихся было тревожно губах опять появилась расслабленная улыбка — Богатых путников резал?