Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров

импровизация, абсолютное художественное творчество.

А  финский  лесосплав!  То  есть  это  абсолютная  импровизация,  аб-

солютное  художественное  творчество  блистательного  уровня.  Но  оно

должно было звучать именно в устном исполнении, потому что прочесть

это было невозможно.

И если говорить о нашей литературе без Грибоедова, скажу: с одной

стороны, это фигура, имеющая отношение ко всем этим магистральным

страданиям и пыланиям русской литературы, а с другой стороны, он за-

нимает особое место, которое больше никогда не занимал никто, и даже

никто не приблизился. Что касается художественных особенностей «Горя

от ума» – это абсолютно гениально, совершенно потрясающе.

Ю. К.: Я считал: около сотни фразеологизмов вышли из «Горя от

ума». М. Н.: Это невероятно. Там полно всего. Но я не вижу вот ту пози-

цию, которую ему приписывают. Самое ближайшее, до чего я догадалась,

что если смотреть на все эти движения: на всех репетиловых, молчалиных

и так далее глазами москвича, то это выглядело как еще одно говорение.

Больше того, может быть, со стороны это казалось не менее смешным.

Там же было у декабристов и романтизм, и восклицания: «Как славно мы

умрем!» Это было как детский крик на лужайке. Дело в том, что всякая

революция – это ужас. Что английская, что французская – все ужасны.

Что касается нашей, вот эта наша готовность вешаться через край, вот эта

наша готовность заглядывать в какие-то мистические бездны: «Царствие

Мое не от мира сего»… Между прочим, наша революция была совершен-

но  не  случайной.  Наша  готовность  верить  в  безумные  сверхидеи  была

у нас всегда вместе с нашей безбашенностью.

Ю. К.: Знаешь, что хочу спросить. А вот этот наш первый самиздат,

это ведь «Горе от ума», он же в списках был.

М. Н.: Да,  совершенно  верно.  И  мгновенно  расходился.  Что  еще

надо отметить, все эти наши пылания, все эти наши поиски напоминали

344

Грибоедова и Пушкина, столкновения славянофилов и западников – все

это  были  исключительно  столичные  игры,  но,  может  быть,  в  какой-то

мере и Киев, не знаю. Ведь тогда других центров и не существовало, это

потом появились промышленные – Екатеринбург, университетские горо-

да и так далее. А тогда были исключительно столичные игры и больше

никакие, поэтому, что касается читателя, никакого массового читателя и

не  было.  Гимназии  не  было  даже  в  Екатеринбурге.  Если  на  то  пошло,

во времена Пушкина 1831–1834-е годы появился первый горный журнал.

Это было исключительно техническое, промышленное, заводское изда-

ние. Промышленность у нас была умна, но их не интересовало…

Ю. К.: Но это связано с местом.

М. Н.: Да. Конечно! И когда Чаадаев в «Апологии сумасшедшего»

пишет о географических особенностях, он имеет в виду именно это. Это

народ  в  стадии  его  формирования  и  оформления,  наделенный  всякой

доблестью, смелостью, терпением – всякими жутко мощными достоин-

ствами (про недостатки я пока не говорю) устремляется куда? На северо-

восток, в эти дебри, снег, полярную ночь. Ну, кто еще когда это делал?

Поэтому всего, что называется нашим терпением и даже холопством и

рабством, что угодно со мной делайте, я никогда этого не видела.

Ю. К.: Вот Европа считается центром государственности, центром

культуры – чего угодно. А кто сказал, что центр именно там? Мы были

более дикими, более безбашенными, более порочные, с точки зрения Ев-

ропы, грязные, холопы и рабы и так далее. Но мы были ближе к природе,

мы  были  ближе  к  нравственности,  в  нас  была  естественная,  натураль-

ная, природная нравственность. Если это так, то, в принципе, здесь центр

тоже какой-то был.

М. Н.: Идея и религия наши пришли с Византии.

Ю. К.: Я не об этом говорю. Какая разница, вот я, например, к рели-

гии отношусь никак. Вот она поменяется, и ничего не изменится, потому

что я как верил или не верю, так и буду верить или не верить. Я не об этом

говорю, а я говорю о том, что есть народы с достатком. Некие швейцар-

цы, например. Но я смотреть на них не могу. Что они умеют делать, кроме

часов? Да ничего они не умеют делать!

М. Н.: Нет  ничего  скучнее  Швейцарии.  Моя  дочь  там  была,  она

очень любит всякие цивилизации, Европу, так она говорит: «На второй

день я уже хотела по шпалам идти отсюда. Только отсюда». Ибо живут

они так: все, действительно, чисто, культурно. Под каждым домом бом-

боубежище –  все  безумно  дрожат  за  свою  жизнь.  У  них  там  в  9  часов

завтрак – едят одно и то же. В общем, уверяю вас, товарищи, что кор-

мят лучше всего, конечно, у нас. Это наша система: что в печи, все на

345

стол мечи. А у них там плавленый сыр (как в фондю, в сыроварке варят)

и какой-то кофе. Маша говорит: «Я три года не могла смотреть на сыр».

Это каждый день. Почему? Потому что это легко переваривается, легко

усваивается. Когда мне объяснили во Франции, почему все ужинают, за-

втракают в кафе, потому что на электропечи тратится денег гораздо боль-

ше. Вот почему! Так вот в Швейцарии их хозяин по вечерам ходил в кафе

и сидел там час-полтора пил кофе и читал газету. Маша говорит, так зачем